Серебристый фургон
Шрифт:
И Месмеханум прошептала:
– ї Ты устал?
И Мамедага ответил ей шепотом:
– ї Нет...
– ї Иди, уже скоро...
После Соленого озера, увязая по щиколотку в песке, они преодолели подъем и снова взобрались на скалы. Это были те же самые скалы, но с другой судьбой. Те скалы, что остались позади, на морском берегу, мечтали, превратившись в легкие лодки, уплыть в море, лизавшее им ноги. Но эти скалы никогда не смогут уплыть в море, которое так далеко отступило от них. Эти скалы останутся на своем месте до тех пор, пока они - скалы, пока ветер и дождь не обратят
Мамедага знал, что Каспий мелеет. Алхасбек из их квартала, сидя на деревянном табурете и глядя в газеты сквозь толстые стекла очков, говорил, что ученые сейчас занимаются этим вопросом. Каспий мелел, а это означало, что через тысячу лет море так далеко уйдет от нижних скал, что они тоже не смогут никуда уплыть. Но все это если и будет, то через тысячу лет, а тысяча лет дышит на человека вечностью, в сравнении с которой человеческая жизнь совершенно ничтожна. Так подумал Мамедага и испугался: а вдруг и Месмеханум сейчас почувствует ничтожность нашей жизни и ее хрупкое сердце не выдержит испытаний бездной?
Его туфли были полны песка. Прислонившись к скале, он снял их и вытряхнул. Месмеханум, обернувшись, рассмеялась:
– ї Уже совсем скоро, потерпи...
Сама Месмеханум, пользуясь тем, что в этом месте камни лежат на близком расстоянии друг от друга, перескакивала, как горная козочка, с одного камня на другой, убегая вперед.
И вдруг Мамедаге показалось, будто прямо перед ними, у подножия песчаного холма, восходит солнце,- словно не на всем Апшероне, а только здесь, у подножия этого песчаного холма.
И Месмеханум сказала:
– Пришли.
Мамедага сразу заметил большую монолитную скалу, испещренную будто бы норами ящериц, однако из них струились язычки синеватого пламени, как если бы в скале провели газовые трубы и спичкой зажгли все эти "конфорки", и этот свет показался Мамедаге светом восходящего солнца. Глядя на огромную монолитную скалу, горевшую множеством синеватых язычков, Мамедага снова почувствовал себя не в четырех-пяти километрах от фургона с привычной надписью "Пневматический тир", а в каком-то неправдоподобном мире, и хозяйка этого полного чудес мира Месмеханум, в синеватом свете Янаргая задумавшаяся о чем-то Месмеханум.
Но Мамедага некстати вспомнил, что на плече хозяйки этого волшебного мира синяк, что подбородок ему холодит прикосновение ее нежных, сухих, полных губ, и ему показалось, будто он в самолете, а самолет падает, и сердце Мамедаги хочет вырваться из груди.
– ї Ты слышишь эти звуки?
– спросила Месмеханум. Мамедага услышал странные звуки, как только увидел "солнце" у подножия песчаного холма.
– А знаешь, что это такое?
– ї Нет.
– Летучая мышь. Пугается света Янаргая и поднимает крик...
Некоторое время они помолчали, стоя перед Янаргаем,- неизвестно, что видела Месмеханум, а Мамедага видел теперь только Месмеханум.
– ї За всю жизнь не привыкла к Янаргаю?
– К Янаргаю нельзя привыкнуть... Опять помолчали. Мамедага спросил:
– ї Ты часто сюда приходишь? Месмеханум
– Иногда. Мамедага спросил:
– Одна?
Месмеханум обернулась удивленная, и Мамедага поразился своему идиотскому вопросу: конечно же Месмеханум приходила сюда одна, это был ее мир, и никого не было у Месмеханум, с кем бы она могла прийти сюда,- и в этот свой одинокий мир она ввела его.
– Уедем в Баку!
Эти слова прозвучали так, будто их произнес не Мамедага, а сказал Янаргай, их повторили тут же со всех сторон, и все, что было вокруг, заговорило: уезжай, Месмеханум, уезжай, нечего тебе здесь делать одной!
Но Месмеханум молча смотрела на Мамедагу.
– ї Ты слышишь меня? Поедем со мной в Баку!
Голос Мамедаги прозвучал теперь слишком громко для этих мест. Месмеханум отвернулась и, глядя в огни Янаргая, резко ответила:
– Из меня Тамиллы не выйдет...
Летучие мыши, услыхав человеческие голоса, зашумели и закричали сильнее, но Мамедага слышал в их галденье тревожный стук - стук своего сердца. Он растерялся.
Иногда человек не знает, что надо сказать и что сделать, потому что ему кажется, что любое его слово и движение - лишние, да и сам он лишний на этом свете, ненужное и бесполезное существо; и тогда человек становится сам себе противен,- так чувствовал себя сейчас Мамедага, стоя перед Янаргаем и не понимая, зачем он вообще родился на этот свет.
А Месмеханум рассмеялась:
– И ты тоже немного бебе... Иди сюда, сядь на этот камень, а я разогрею хлеб! Увидишь, какой будет аромат!.. Садись.
На маленьком камне Месмеханум развернула газету, аккуратно разложив на ней сыр и виноград, а хлеб положила на край поближе к Янаргаю, и в эту странную летнюю ночь вокруг Янаргая разнесся аромат подогреваемого на огне хлеба. И этот распространившийся вокруг них запах хлеба изменил настроение Мамедаги. Он посмотрел на Месмеханум, присевшую на корточки около Янаргая и переворачивающую на огне тендирный чурек, взглянул в бесчисленные огненные глаза Янаргая, поднял лицо к небу Апшерона, где светло сияли луна и звезды, и подумал, что мир велик и прекрасен и почему бы человеку не радоваться этому прекрасному миру, почему не быть всегда в отличном расположении духа? А если в мире есть еще и девушка по имени Месмеханум, чьи прохладные сухие и полные губы касаются твоего подбородка, то почему бы не считать себя первым счастливцем на земле? И если ты честный человек, который никому не изменил, а в руках у тебя сила и ты крепко стоишь на земле, то все у тебя в жизни должно быть просто и ясно и все, чего ты желаешь, должно исполниться,- почему бы и нет?
И Мамедага взглядом нашел едва различимую среди всех звезд звезду Месмеханум, и Месмеханум, перекидывая с руки на руку нагретый Янаргаем хлеб, тоже посмотрела на свою звезду, Мамедага спросил:
– Твоя звезда ничего не говорит тебе?
– ї Говорит.
В синеватом свете Янаргая голубые глаза Мамедаги казались еще больше, и Месмеханум сказала:
– Сказать тебе, о чем она говорит?
– Да, скажи.
– Она говорит: Месмеханум, в эту ночь на тебя упала тень царственной птицы, пролетевшей над твоей головой...