Серебряная книга сказок
Шрифт:
— Домой пойдешь? — спрашивает Фортунат брата.
— Что я, ума лишился, что ли, на верную порку возвращаться! Побреду-ка я лучше куда глаза глядят, — отвечает Алеш.
— Да только кто нас приютит, братец? Знать бы такое дело, не стал бы я сердце есть, — громко сетовал Фортунат.
— Ты как знаешь, а я домой не вернусь. Прибьет нас батюшка. Пойдем по белу свету. Чего нам бояться? Авось не пропадем!
Слова Алеша подбодрили брата, и они зашагали дальше.
На землю уже опустились сумерки, когда они вышли из лесу к деревне: в карманах ни гроша, голод мучит, ноги гудят. Что делать? Вошли наугад в
Стала работница после них солому выносить, глядит, а в головах три золотых дуката лежат. И решили хозяин с хозяйкой, что были это знатные господа, и пожалели, что не постлали им помягче да не накормили послаще. А мальчики уже были далеко от деревни и того не ведали, как щедро отблагодарили хозяев. Снова шли они целый день, пока не подошли к богатой усадьбе, где жил бездетный господин. Вошли, попросили поесть и переночевать. Увидал их барин, спросил — чьи да куда путь держат, не хотят ли у него насовсем остаться.
Братья ему все чистосердечно рассказали и согласились у него остаться. И снова утром лежали под их подушкой три дуката. Удивился барин, но не обмолвился ни словечком. Ребята тоже молчат и этот день, и следующий, и третий. Сообразил тут барин, что один из гостей заколдован, и решил он послать братьев в город учиться, а потом усыновить и завещать им все свое состояние.
Отправились наши мальчишки в большой город. Барин нанял им учителей, и они обучались всему, что образованному человеку знать положено. Алеш был в ученьи поприлежней Фортуната, потому что тот хотел стать охотником, но своему добродетелю возражать не осмеливался. Годы бежали, как волны, мальчики повзрослели, настал час домой возвращаться.
Верный слуга собрал вещи молодых господ и поехал вперед, а братья решили пешком идти.
За все время, что находились братья у барина, так и не узнал Фортунат, каким даром владеет. Барин держал для них слугу, в верности которого не сомневался, а тот всякий раз передавал деньги своему хозяину, братьям же не говорил ни слова. Боялся барин, что, узнав про свое богатство, юноши могут стать мотами и транжирами, а то и злодеям в руки попасть. И в люди пускать не хотел, хотя они много раз просились. Ждал, пока они в возраст войдут. Вот как случилось, что Фортунат про дукаты не знал.
Как только слуга уехал, вскинули братья свои ружья на плечо и поспешили прочь из города. А барину написали, чтоб не сердился, что рады бы с ним проститься, кабы не боялись, что он станет перечить замыслу, поблагодарили за все доброе и пообещали через год вернуться.
— Что скажешь, брат, может нам к родителям заглянуть? — предложил Фортунат Алешу.
— Явиться домой с пустыми руками? Нет! Я до тех пор к родителям не пойду, пока не разбогатею, надо им в хозяйстве помочь, — ответил ему Алеш.
— Твоя правда, братец, негоже нам садиться родителям на шею. Пойдем по свету, поглядим, может нам повезет, — согласился Фортунат.
Так шли они много дней, все деньги истратили и пришли наконец в большой город. Заглянули в трактир, спросили трактирщика, какие в городе новости.
— Ничего особенного, судари
— Как думаешь, братец, — спросил Алеш Фортуната, — не пойти ли нам к королю на это место проситься?
— Тебе такая служба подходит, а мне никак, — ответил ему Фортунат, — коли ты ее получишь, я один дальше пойду.
Пошел Алеш ко двору и велел о себе доложить. Увидал король, что Алеш — парень сообразительный, ловкий, во всем разбирается, и без долгих расспросов взял его к себе первейшим придворным. Побежал Алеш к брату, рассказал о своей удаче и предложил вместе с ним остаться при дворе, да Фортунат его предложение не принял, пожелал ему счастья и зашагал дальше. Но вскоре ему это бродяжничанье опостылело; деньги кончились, платье оборвалось, ноги болели и голод мучил. Знал бы он, сколько за каждый ночлег платит!
Однажды к вечеру подошел он к большому имению, где изо всей господской семьи в живых осталась одна лишь барыня. И подумал Фортунат: „Наверное, здесь найдется для меня какая-нибудь служба, хотя бы незавидная." Но барыня была женщина злая и жадная и дворню свою впроголодь держала. Не пожелала она Фортуната на службу взять и даже переночевать не пустила. Да сторож, добрый человек, постелил ему охапку соломы и накормил похлебкой. Утром, когда Фортунат встал, под его головой нашли три дуката и, не зная, что с ними делать, побежали к барыне за советом. Барыня стала выспрашивать да выпытывать и, услыхав, что золото лежало в головах у того бродяжки, что у нее на службу просился, велела его немедля привести к ней.
Пошел к ней Фортунат, и барыня взяла его к себе егерем. Чудно ей показалось, что он денег не спрашивает, а еще того чуднее, что каждое утро у него в изголовьи деньги лежат, да такие новенькие, будто бы только что чеканенные. Пошла она к одной женщине, что на всю округу чародейкой слыла и дивные дела творила, и все ей рассказала.
Выслушала чародейка барыню и сказала, что егерь съел сердце птицы счастья той самой, что волшебной силой обладает. И возгорелась жадностью злая барыня и пообещала чародейке много денег, если она поможет ей заполучить это сердце. Чародейка была женщина умная и добрая. Пообещала она барыне прийти и вынуть сердце из груди егеря, когда тот спать будет. Как только в замке все уснули, явилась чародейка и барыня отвела ее в каморку к Фортунату. Чародейка велела ей уйти, а вскоре вышла и, протянув барыне маленькое птичье сердце, сказала: „Сегодня последняя ночь, когда у егеря под головой деньги появятся; съешьте это сердце, и с завтрашнего дня они начнут появляться у вас."
Барыня поскорее проглотила сердце и выдала чародейке обещанную награду; сама же порешила, что утром Фортуната выгонит, чтобы жалованья не платить, а дворне меньше еды давать станет, чтобы те деньги, которые она чародейке должна была отдать, опять к ней вернулись. Чародейка деньги-то взяла, но про себя над скупой барыней посмеялась. Она ведь и не собиралась вынимать у Фортуната сердце птицы счастья, а принесла барыне сердце совсем другой птички, обыкновенной, чтоб наказать ее за скупость и злой нрав.