Серебряная лоза
Шрифт:
Хвостатый втянул свой груз во двор и там замешкался, не решаясь войти в дом. Любопытные куры подобрались ближе. Одна забралась на мешок, хлопая крыльями, вторая клюнула ботинок.
Поразмыслив, Ковар всё-таки двинулся к сараю. На проржавевших петлях висел замок, но хозяин позабыл его защёлкнуть. Хвостатый без труда открыл дверь — и замер.
Машины, подобной той, что стояла внутри, видеть ему прежде не доводилось. Это была повозка с крыльями и хвостом, похожая очертаниями на грубую фигурку птицы. Подобные поделки он мастерил
Расчистив место на столе и водрузив туда клетку, хвостатый двинулся вокруг машины. Мастер пустил в дело ткань и дерево — видимо, для лёгкости. Но прочность от этого наверняка пострадала. А топливо, используется ли оно? Ведь дерево легко горит.
— Уже замок сломал? — злобно прозвучало от порога. — А ну, назад, и руками ничего не трогай! Каков ты там мастер, я не знаю, в деле не видал.
— Было не заперто, — холодно ответил Ковар. — И я лишь смотрю.
— Лишь смотрит он, значит...
— Мерзкий, — внезапно раздалось от стола голосом Эдгарда. — Мерзкий.
Карл даже опешил. Огляделся, нигде не увидел торговца, но затем догадался стянуть с клетки платок.
— Ну а кто полностью хорош? — задумчиво спросила птица, склоняя голову на бок. — Кто?
— Это ещё что такое? — ожил, наконец, хозяин. — Ты что притащил? Мало мне тревог...
— И волка ещё, — добавил хвостатый, чувствуя злорадное удовлетворение. — Стальнозубого. Без дозволения господина Ульфгара. Вижу, у тебя тут и печь стоит, буду возиться со зверем в свободное время.
— Эдгард! Проклятье, Эдгард, ты где? — заорал Карл, выбегая наружу.
— Уже уехал, — сообщил ему Ковар, выходя следом. — Так где, говоришь, я могу устроиться? И расскажи уже, что ли, о деле.
Дело состояло в том, что Эдгард желал иметь летательный аппарат, а Карл мечтал смастерить подобный, и они договорились. Торговец добывал нужные материалы и платил мастеру, чтобы тому не требовалось тратить время на другую работу.
— Любопытная затея, — сказал хвостатый. — Но удивительно, что прежде вас до этого никто не додумался. Отчего, интересно, таких аппаратов ещё не создали?
— Не знаешь, что ли? — поднял бровь Карл. — В какой глухой дыре ты сидел все эти годы? Указом господина Ульфгара строго запрещено. Поговаривают, потому, что правитель предпочитает держать всё под надзором, а в небе нет дорог, у которых можно поставить стражу. А ещё говорят, он ненавидит саму возможность полёта. Потому сидим тихо, следим, чтобы двери оставались закрытыми, любые испытания — только в безлунные ночи. Ясно тебе?
Хвостатый согласился и немедленно засел за наброски и чертежи. Ему сейчас годилось любое дело, лишь бы отвлечься, а это ещё и оказалось своего рода вызовом. Он припоминал всё, что слышал от мастера о лёгких сплавах, извёл стопку бумаги, уставил верстак и пространство под ним моделями и забывал есть и спать.
За работой он и не заметил, как прошёл месяц лета.
Для
А на свисток, выточенный когда-то отцом Гундольфа, ворон не реагировал. Мастера по очереди насвистывали разные мелодии, особенно старался Карл, но пернатый вовсе не обращал внимания на эти звуки.
— Вот дрянная птица, глухая, что ли. А может, она во дворце и не была никогда, — с досадой сказал наконец Карл. — Или свистулька эта поддельная.
— Должна быть настоящая. Думаю, там особая мелодия нужна, да мы её не знаем.
Ковар подумывал отнести птицу в лес, но то некогда было, то жалко становилось. Карл вроде бы тоже привязался к новому питомцу, хоть и ворчал всё время, что мастерская загажена. Это он зря: ворон оказался на редкость чистоплотным, а клетку Ковар вычищал каждый день, да и пол заодно мёл, так что в сарайчике было опрятно, как никогда прежде.
Карл дал ворону имя Вольфрам — за цвет и ещё потому, что был у него прежде знакомый с таким не то именем, не то прозвищем.
— Тоже болтуном был ещё тем, — пояснил тогда он. — Что ни доверь ему, назавтра уже весь город будет знать.
— Ну а кто полностью хорош, — сонно проворчал ворон, приоткрывая один глаз. Затем взъерошил перья спины и глубже погрузил в них клюв.
Здесь, у Карла, было удивительно тихо. За последние годы хвостатый совсем от такого отвык: в городе Пара, в Литейном переулке у соседей-мастеров круглые сутки кипела работа, и доносились то удары молота, то равномерное гудение машин, то плеск и шипение воды, падающей из труб в канал. А в этом доме на отшибе можно было услышать собственное дыхание.
Если работала печь, то ещё гудение искр в трубе да изредка — нарастающий, а затем удаляющийся шум колёс проезжающих экипажей. А если кто останавливался у ворот, то тут и гадать не нужно было — Эдгард, только он сюда и заглядывал. Больше к Карлу никто не наведывался ни по делу, ни по дружбе.
Одним тихим утром, когда хозяин дома ещё спал (обычно он не вставал раньше полудня), Ковар услышал, что кто-то подъехал и остановился неподалёку. Он выглянул из мастерской, думая, что увидит Эдгарда, хотя того сегодня и не ждали.
Но это оказался не торговец. Экипаж был незнакомый, серо-стального оттенка, начищенный до блеска. Из него вышел человек в светлом летнем костюме, быстрым шагом обошёл машину, откинул дверцу грузового отсека и что-то вышвырнул наружу с такой силой, что оно описало дугу, прежде чем с глухим стуком приземлиться в пыль. Ковару сперва показалось, это был тюк тряпья, но вот вещь зашевелилась. Зверь, ребёнок?
— Думаешь, дрянь, я тебя не заметил? — прорычал человек. — Ты смердишь, как тухлятина, тебя и не глядя учуять можно! Что ты там делала, мерзавка?