Серебряная подкова
Шрифт:
Ваш любящий сын Николай.
6 авг. 1821 г.. Новгород.
Тра-ля-ля-ля! Тра-ля-ля! Хоть польку готов танцевать.
Не мудрено: нашел ведь, маменька, нашел! Придумал, как приступить к делу, о котором уже писал Вам. Это случилось только что, во время прогулки моей по здешней крепости. Не знаю только, как получится, и потому молчу.
Город сказочный и поучительный. О нем слышал я еще в детстве из легенд и былин о Садко, Волхове, Василии Буслаеве. Овеянным романтикой древних сказаний о мужественных людях, совершавших удивительные подвиги, запомнился мне Новгород.
В таких размышлениях подъезжал я к нему, любуясь
Истинными правителями новгородскими были посадники и тысяцкие. Народ в собрании своем на вече - вот кто был истинный государь. Обширная область новгородская простиралась тогда на север до Белого моря и на восток за Уральский хребет.
Вот уже целый день я тут (отстал от своих дорожных спутников). Сколько ни спешил, а насилу управился увидеть все, что предполагалось. Я был и в торговой части города (на восточном берегу реки Волхова), и в Софийской с "детинцем" - кремлем (у ворот его народ так всегда толпится, что надобно ждать). Кремль занимает весьма пространную площадь, окружен огромною каменною стеною с башнями и воротами. Великолепный Софийский, НиколоДворищенский и Георгиевский древнерусские храмы, Грановитая палата, звонница Софийского собора и церкви старославянской архитектуры. И мне опять взгрустнулось:
зачем я тут один, без Вас, маменька, без возможности разделить чувство удивления и восхищения.
Вам, конечно, доставили уже письмо мое, и в Петербурге надеюсь получить Ваш ответ. Но надобно описать Вам, как, выехав из Москвы, дотянулся я до Новгорода.
Прежде всего кончились досадные хлопоты с лошадьми, препирательства с упрямыми и жадными возницами. Ныне от Москвы до Петербурга путникам предоставлены дилижансы. Вы, маменька, немало удивились бы сему экипажу.
Карета чрезвычайно вместительная, на восемь и даже двенадцать персон, движется она с изрядной быстротой.
К десяти часам утра все пассажиры были уже готовы, места в дилижансе заняты, и восемь прекрасных лошадей понесли нас в путь. Первые минуты путешествия прошли в полном безмолвии. Вероятно, каждый из нас был занят собственными мыслями. В задумчивости мы пропускали даже без всякого внимания множество встречающихся карет, оставляли без замечания проплывавшие мимо огромные здания. Наконец ветер, свободно гуляющий в открытом поле, дал нам почувствовать, что последние дома Москвы остались далеко позади.
Бесконечной лентой тянется, уходит вдаль дорога. Вокруг необозримые поля, лишь изредка встретишь деревушку с покосившимися, жалкими избенками под лохматыми шапками соломенных крыш, да нет-нет мелькнет озерная синева. И вновь необозримые поля и пастбища. Слышится звук пастушьего рожка и далекий торжественный колокольный звон. А полосатые верстовые столбы неторопливо бегут и бегут мимо окошка. Как мило все и как уныло!
К обеду следующего дня приехали мы в Тверь. Незабываемым зрелищем был для меня Вышневолоцкий канал, наполненный барками, ожидающими своего шлюзования, чтобы плыть до Петербурга. Вот так бы соединить все реки России в единую связь, подчинить человеческому разуму всю природу!
На этом письмо свое прерываю - подошла
Прощайте. Целую.
Ваш Николай.
Санкт-Петербург, 8 авг. 1821 е.
Любезный друг мой, маменька!
Вот уже больше полсуток, как я в столице - за тысячу с лишком верст от Макарьева, за 1592 версты от Казани.
Я выехал из Новгорода без промедления, очередным дилижансом. Мое место в карете оказалось угловое (это - лучшие места), спиной по направлению к движению экипажа. Когда утомление от качки на ухабах дало себя знать и пассажиров стало клонить ко сну, я тоже закрыл было глаза, но потом, по-видимому, привычка воздерживаться днем от сна взяла свое. Я достал "Невский зритель" за прошедший год (купил в Москве) и стал читать отрывок из поэмы "Руслан и Людмила". Знали бы Вы, маменька, сколь высоко и натурально искусство Пушкина. В стихах его, словно из самого сердца изливающихся, живость и легкость изумительные. Уж не сама ли муза поэзии водит рукою истинного поэта?! До самого Петербурга не сомкнул я глаз, толчки и ухабы оказались незаметными, а Морфей - бессильным перед восторгами Парнаса.
Чем ближе становилась столица, тем сильнее чувствовал я нетерпение увидеть ее. Колеса нашего дилижанса стучали по бревнам, коими вымощена дорога. По ней брели люди пешком, с котомками за спиной, быстро неслись экипажи. Наконец у чуть светлеющей линии горизонта появилась темная, неясная от большого отдаления, громада.
"Петербург", - сказал один из моих спутников, а другой добавил: "Однако не менее как верст двадцать до въезда осталось".
Я смотрел неотрывно, и неясная вначале громада выравнивалась, росла на глазах. Вскоре на розовеющем утреннем небе вырисовывались причудливые контуры зданий то с куполообразными, то с островерхими крышами. Они все поднимались выше и выше.
"Так вот она какая, столица!" - мысленно воскликнул я и тут же запахнулся плотнее. Еще с вечера, маменька, я пересел на переднее место, уступив свое даме, которую беспокоил холодный ветер. Ветер беспокоил теперь и меня, но зато, приближаясь к Петербургу, имел я возможность рассмотреть его во всех подробностях.
Вскоре мы миновали окраину, чугунолитейный и другие заводы, оставили за собой унылые казармы рабочих и кладбище. Затем широкая прямая Литовская улица, с прекрасными домами и чугунными решетками оград, привела нас в самый город, несмотря на раннее утро, уже полный кипучей жизнью. Сильное и приятное чувство охватило меня, будто и я тоже участник сей кипучей деятельности. Верст пять еще ехали мы до центра. Наконец увидели празднично нарядный Невский проспект, напоминающий по своей многолюдности нашу Проломную, причудливые мосты, Фонтанку, одетую в гранит, громадный Гостиный двор (говорят, он заключает в себе до 200 лавок).
Истинное восхищение вызвали у меня архитектурные творения Воронихина Казанский собор с его дугообразной величественной колоннадой (представьте, каким жалким покажется мне теперь Казанский университет). Подле Почтамта дилижанс остановился. Я нанял карету, велел сложить в нее свой багаж и, с надеждой встретить земляков, отправился в Татарскую гостиницу, что на Невском проспекте, перед Адмиралтейством. Тут отвели мне во втором этаже комнату по 5 рублей в день, и я зажил.
– Предполагаю пробыть в Петербурге по крайней мере месяц, ибо считаю необходимым посещать лекции академиков, иметь с ними беседы.