Серебряная пряжа
Шрифт:
Жила на Ямах одна девица. Всем она вышла: с лица привлекательная, станом стройна. Звали ее Дуняшкой, и была это та самая Дуняшка, что секрет серебряного волоса таила. Нужда не тетка: бьет — не жалеет. Нужда заставила Дуняху с малых лет на фабрику определиться. Вместе с другими товарками, пришла деваха к Семистеклу рядиться. Выстроил Семистекол всех девок перед собой в конторе, руки в брюки, ходит осматривает. Всего одна ему на этот раз из всей партии по вкусу пришлась — Дуняшка. Он ее за рукав цоп:
— Ты погоди, сударка, не
Остальным сразу на дверь указал:
— Ступайте по домам, работы нет. Рябых да кривых ни в прядильную, ни в ткацкую не принимаю.
Дуняшкина красота прельстила его, сразу он и план свой наметил, с чего начать, как запоймать несмышленную молодку.
Ушли все, Семистекол Дуняшке и говорит так-то заманчиво:
— Тебя я возьму в прядильную взамен Марьи. Устарела Марья, на один глаз вовсе ослепла, не нужна мне она больше. Видишь, что я для тебя делаю. Всей душой к тебе, и ты добро не забывай. Будь со мной ласкова да почтительна, тогда и работать тяжело не придется и одежка у тебя будет, не хуже, чем у купеческих дочек.
Сам с руками к Дуняшке лезет, волосы ей погладить собирается. Дуняшка на попятную:
— Не встану, — отвечает, — на марьино место. Да я ей в глаза взглянуть не смогу. Получается — из рук последний кусок хлеба вырву. Знаю, дома у нее трое ребятишек. Лучше увольте. Пойду, может найду место на другой фабрике.
Семистекол только засмеялся, глупой обозвал Дуняшку.
— Ты, — говорит, — о других меньше всего пекись, о себе думай. У всякого человека свой живот, для него человек и живет. Ребятишки марьины в расчет не идут. Она их родила, она и в ответе за них.
А напоследок сказал Семистекол, что поставит Марью на другую работу, где и с одним глазом можно обойтись.
Прядильщица Дуняшка оказалась незаменимая, наперед всех вышла.
Нитка у ней вилась тонкая и крепкая, без сукрутинки, без задоринки.
С того дня, как Дуняшка пришла в прядильную, Семистекол часто стал наведываться к ней. Какое-нибудь дело накинет и пожалует. Идет по прядильной, а сам все в сторону Дуняхи глаз косит. Сначала она такой особинки не замечала, а потом, когда от соседок насмешку услышала, раскусила.
— Гляди, сударка, опять твой ухажер катится, заудит он тебя, рыбка.
Дуняха только отмахивается, а у самой сердце побаливает. Себе девка зарок дает: руки на себя наложу, но Семистеклу не дамся.
Однова Семистекол наказывает мастеру после смены позвать Дуню-прядильщицу. Пришла деваха в контору. Семистекол, значит, дверь на крючок, а сам к девке с ласками да с обещаниями. Та от него пятком. Он не отстает. Она на подоконник, открыла окно, да как закричит:
— Люди добрые, спасите!
Да чуть в окно не махнула с третьего этажа. Семистекол переполохался, дверь отпер.
— Ступай, — говорит.
А самого заело: какая-то дочь ткача ни в грош фабриканта не ставит, ни на какие посулы не сдается. Озлился Семистекол. Решил: — не бывать по-Дуняхину, быть по-моему.
А про то,
Собрались они в одном кабаке своей компанийкой и Семистекла на смех подняли:
— Эх, Семистекол, Семистекол, с какой пиголицей не справился, а тоже хозяин.
Семистекол хлебнул выше меры, в азарт полез, свое доказывает:
— Дайте срок, через неделю вот сюда на руках Дуняху принесу. Увидите, чья будет. Что прикажу, то и сделает.
Дружки за похвальбу эти слова сочли. Семистекол по рукам бьет:
— Не сдержу слова — бери мою фабрику, сдержу — твою возьму.
Дело было в начале масленой, а к концу масленой Семистекол пообещался исполнить задуманное. Дружки его промеж себя решили: пропала Дуняха, Семистекол теперь от нее жив не отступится.
На другой день и почалось.
Смена кончилась, Семистекол опять Дуняху в контору требует. Пришла, а в лице у нее ни кровинки, знает, зачем позвали. Семистекол на этот раз вел себя постепеннее. На стул девку посадил, сам рядом сел, начал подъезжать:
— Теперь, — говорит, — масленая неделя. Народ гуляет да катается. Хочешь: в шубу новую наряжу, шаль вишневую подарю. Тебя покатаю, только не смотри ты на меня волчонком, поласковей будь, особливо на людях, куда я тебя повезу. Чаще на меня поглядывай да поприветливей, чтобы друзья мои сразу не поняли, кто приехал: то ли брат с сестрой, то ли муж с женой, то ли добрый молодец с красной девицей…
Но и на такой сговор Дуняха не пошла.
— Я, — говорит, — не против катанья, ежели бы вы от чистого сердца приглашали меня, а знаю я: хочется вам надо мной потешиться, да не на потешенье другим я родилась. Вы, — говорит, — себя любите, а я хоть и бедна, — тоже себя ценю. Так что подыщите другую.
Долго крутился Семистекол вокруг прядильщицы и так и эдак, а она резонный отказ дает и все тут.
— Я, — говорит, — вам не игрушка…
С тем и ушла.
На третий день опять ее в контору тянут. Явилась. Семистекол на этот раз волосы взъерошил, окатился духами, надел на себя фрак, шляпу, прикинулся, что-де от любви несчастной страдает, а сам ночку-то кутил напролет. Ну, и такой предлог Дуняхе дает:
— Я, — говорит, — без тебя жить не могу. Засосало меня, как в трясине, спасай, кроме тебя, мне ничего на свете не дорого. Ни о чем думать не хочу. Пропади вся фабрика пропадом…
А Дуняха и скажи ему на это слово:
— Какой грех-то у нас: полиция пришла. Из кладовой кто-то кусок канифасу стащил, ищут, найти не могут.
Семистекол как вскочит, как закричит на всю контору:
— Кто украл? Найти, судить, пороть… С фабрики гнать.
Дуняшка засмеялась:
— Успокойтесь, — говорит, — цел ваш канифас. Это я слова ваши проверить захотела. Теперь вижу, что верно: дороже меня для вас ничего на свете нет… Отпустите меня… Не подхожу я…