Серебряная пряжа

Кочнев Михаил Харлампиевич

Влас струхнул, боится: спалят дом, тогда и места на покой старым костям негде обрести.

— Зачем дом палить… Я лучше честью уговорю его сойти. Дом не палите.

Открыл дверь настежь. Царевы радетели оружье наготове держат.

— Выходи, Андрюшка, по доброй воле, лучше дело будет, — кличет он сгоряча.

Никто не выходит. Тогда дед ушел за перегородку, гремит горшками, сам приговаривает.

— Выходи, Андрюшка, — молочка дам.

Опять что-то грохнуло, и вкатился в избу Андрюшка — серый кот…

У ищеек глаза на лоб вылезли. Набросились они на деда с угрозами да с бранью. А Влас им свое:

— Я тут не причем. Говорил,

что Андрюшка явится, вот и явился. Проверяйте, паспортный он али беспаспортный.

Так и убрались полицейски несолоно хлебавши. Ермошке в участке по морде попало: следи лучше, неверные адреса не указывай. Ну, зато Арсентий утречком преспокойно встал, он у Прона, слесаря с куваевской фабрики, ночевал, чайку попил и за свое дело.

Ермошка с битым-то носом еще злее стал охотиться за Арсентием, для помощи себе подручного взял. И вот вечером опять зацепил. Курточка Арсентия выдала: была она у него заметная, с медными пуговками.

Вьются шпики около ворот проновых.

Вошел Арсентий. Докладывает Прону: дело не ело — вчера одна, а ноне две вороны прилетели ко двору.

А Ермошка у ворот на слежку сподручного оставил, а сам в участок.

Прон взял ведро, по воду пошел, а сам краем глаза смотрит. И видит: какой-то горбатенький хрыч под окнами прогуливается.

— Да, — говорит Прон, — попали мы с тобой, Арсентий, в ловушку.

Стали они думать, как быть. Скоро Прон опять вышел. А под окнами Ермошка появился: полицию привел. Он знал проново пальто. Прон сторонкой к Ямам. Ищейки за ним не пошли: им в Арсентье интерес. В избе Арсентию видно опасно показалось сидеть, отправился он в другую сторону. Ермошка с подручным да с полицией за ним следом стелет. Арсентий идет так спокойненько, будто не его дело. Один раз только и обернулся, пуговки на куртке звездами блеснули. Ермошка так рассчитал, что к себе на тайную квартиру Арсентий путь держал. Ну, — думает, — там поди-ка разные запретные книжки спрятаны.

Колесил, колесил Арсентий по городу, потом в белый домик к попу направился. Полиция — за ним. Вошел к попу, говорит:

— Пришел к вам панихиду заказать по родителям.

А полицейские вваливаются и цоп за куртку.

— Вот ты к кому ходишь?

И поволокли Арсентия по лестнице прямо в арестантскую карету. Привезли в участок, глядят: стоит перед ними Прон в куртке с медными пуговками.

— В чем провинился, узнать дозвольте? — спрашивает Прон.

А в участке не знают что сказать.

— Где куртку взял с такими пуговицами?

— На Кокуе купил, за рубль семь гривен, — объясняет Прон.

Помотали, помотали Прона, и все ж отпустить пришлось: улик нет, одни ермошкины доносы. Ермошка опять в дураках остался.

Однако узнала эта ищейка, что сходка в воскресенье в лесу назначена. Присоединился Ермошка к ткачам, а полиции дал знак: идите по моему следу. Рассчитал так, что на сходке всех чохом забарабать можно будет — и Арсентия и его друзей.

В это лето грибов уродилось видимо-невидимо. Ну, а коли так, — утречком в воскресенье с корзинками и кошолками пошли ткачи в лес. На дорогах полиция, только придраться не к чему, такого указа не было, чтобы народ за грибами не пускать. А грибников этих великое множество. Партийками небольшими подвигаются по-двое, да по-трое.

Опосля всех Ермошка появился и тоже с корзиночкой. Оглянулся, никого не увидел на дороге. Ну, думает, значит все прошли. За последней партией отправился и на виду ее держит. Вынул из корзинки шпулю с початком,

привязал на ветку миткалевую ленточку и потянул по кустам за собой нитку, — след для полиции указывает. Хитро задумал, всех провалить собрался.

Ну, через полчаса к этому кусту полиция прискакала. Все с шашками наголо. Глядят — нитка. Пошли за ней, как уговор был. Нет нитке конца. Тянется она по чащобам, по бурелому, по кустам можжевеловым. Чем дальше, тем лес гуще. Полицейские ободрались о сучья до крови, мундиры в клочья изодрали, но знай прут, Арсентья ловят. Лезли, лезли, так-то к болоту и вылезли: нитка в болото завела. Лошади по брюхо в жиже вязнут, а полицейские отступиться не хотят. И в такую глухомань запоролись, что не только конному пройти, но и пешему не проползти. Злятся полицейские, между собой планы строят.

— Ну, искупаем сегодня в этой болотной ржавчине и Арсентия и его дружков.

Остановятся, послушают голоса, не слышно ли чего. Однако никакого голоса, одни лягушки-квакушки под кочками потешаются.

Хоть и никого еще не нашли, а радуются полицейские:

— Теперь знаем лесной притон ткачей. Вот их куда Арсентий собирает. Не иначе, как среди этого болота остров есть. Там они, наверное, и расположились.

Колесят полицейские по болоту, остров ищут. Верст двадцать, милок, а то и с лишком исколесили.

Ан никакого острова-то и нет. В сумление впали, уж не надул ли их в третий раз проклятый Ермошка. А то может он заодно с Арсентием?

И залезли они сами не знают куда. Вдруг нить оборвалась. Теперь и рады бы из болота выбраться, да поди-ка выскочи — не птицы. Плюхнули лошади в трясину. Одни уши торчат. А полицейские кой-как на четвереньках, где по слеге, где ползком, с кочки на кочку перебрались. Уж и нитки не ищут, не до того: быть бы живу.

А грибники собрались в лесу на прогалине. У кого в корзинке боровик, а у кого подберезовик аль груздок. Ну, у иных и совсем пусто. Дело-то не в грибах, милок.

Много народу скопилось. Встал Арсентий на березовый пень, вынул из-за пазухи дорогое письмо от Ленина. И давай читать его от первого слова до последнего. Сразу письмо всем силы придало. Пошли разговоры, толки, как на фабриках держаться, про свое житье заговорили, чтобы оно с ленинским наставлением вразрез не шло. Все говорят от души, от полного сердца. А Ермошка мнется сзади всех, что-то лепечет, сам на лес поглядывает — скоро ли на лошадях с шашками выскочат. Однако все сроки прошли, никто не появляется. Уж и сходке скоро конец, полчасика да и по домам расходиться пора, грибники в разные стороны рассыпаются. Засосало у Ермошки под ложечкой. Другие говорят не больно громко, кому кашлянуть надо — и то старается в картуз кашлянуть, чтобы не выдать сходку и на голос не пришел кто незваный. А на Ермошку веселье накатилось. Так и насвистывает, что твой скворец на восходе. Бабка Митеиха прикрикнула на него:

— Не рано ли ты рассвистелся?

С того ли свисту аль нет выходят из лесу, с разных сторон, двое. У обоих эдак же по корзинке: Прон и Влас. Прон весь обшарапанный, рубашка и штаны в клочья изодраны, и на лице и на руках болотная тина. Словно он с лешим болотным на любака ходил. А Влас почище, да только больно хмур. У обоих глаза огнем горят.

Фабричный человек к дисциплине привык. Его машина этому обучила. А тут закадычные друзья арсентьевы, вместе с ним работали, а на важную сходку к шапошному разбору явились. Арсентий таких не любил. Но для справедливости спросил: