Серебряное озеро
Шрифт:
Этот бокал оказался решающим: после него с действующими лицами начали твориться метаморфозы, какие опытные драматурги приберегают для четвертого акта. Прокурор сделался спесив, нагл и вызывающ и затеял с трактирщиком обсуждение Шекспира. Асканий не молчал в ответ, но разговор напоминал петушиную схватку — оба старались перекричать друг друга и ждали, когда кончит высказываться противник, не для того, чтобы отозваться на его слова, а чтобы продолжить плести свое.
Асканий даже не слушал прокурора и с омерзением отворачивался, пока тот говорил, как бы давая понять: ну-ну, пори свою чушь, сейчас я тебе задам.
Спор вышел на широкую
— Нет, — кричал прокурор, — вот поистине великие слова, и их произносит Макбет:
Жизнь — только тень, она — актер на сцене… Жизнь — сказка в пересказе Глупца. Она полна трескучих слов И ничего не значит [64] .64
«Макбет», акт 5, сцена 5. (Перевод Б. Пастернака.)
— Фи! — прошипел Асканий. — Куда благороднее и глубже сказал то ли Отелло, то ли Гамлет… сейчас, минуточку…
Но память отказала, трактирщик не сумел привести цитату, и его молчанием поспешил воспользоваться прокурор:
— А король Лир провозгласил:
Да, ниже пояса — они кентавры, Хоть женщины вверху! До пояса они — богов наследье, А ниже — дьяволу принадлежат; Там ад, там мрак, там серный дух, там бездна… [65]65
«Король Лир», акт 4, сцена 6. (Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник.)
— Пожалуйста, не будем столь непочтительны, — прервал Либоц, который только недавно вступил в храм любви и для которого женщина оставалась святыней.
— Это ирония! — возопил Асканий. — Тому, кто не понимает иронии, милостивые государи, не следует рассуждать о Шекспире. Возьмем для примера фразу… по-моему, из «Венецианского купца», но какое это имеет значение?.. Там сказано, что жизнь создана из того же вещества, что наши сны [66] , но Шекспир имел в виду совсем другое, он вложил эти слова в уста психу, чтоб всем было ясно, какой он псих… поэтому толковать великого поэта надлежит крайне осторожно, и заниматься этим могут исключительно люди, которым от рождения дано понимание великого, прекрасного, подлинного… в жизни и в природе…
66
На самом деле речь идет не о «Венецианском купце», а о «Буре», акт 4, сцена 1.
Сие высказывание стоило Асканию слишком больших сил, и теперь он вступил в новую стадию: закрыл глаза и впал в транс, во время которого душа его отсутствовала, тогда как руки были поглощены зажиганием непрестанно
Прокурор, которому здорово убавили спеси, совсем потерял чувство такта и распустился: он взял бутылку с коньяком, налил половину обычного стакана, отхлебнул и прополоскал рот, после чего опрокинул стакан в себя.
Асканий, вероятно, сохранил зрение в руке, так как полусонный, с закрытыми глазами, нащупал ту же бутылку, жадно схватил ее за горлышко и прижал к тому месту жилетки, где находился кармашек для пенсне.
Тут раздался ворчливый голос Черне, который почуял вкус крови и говорил не таясь, убежденный, что трактирщик ничего не воспринимает.
— Почему мы должны слушать его ахинею? У этого идиота еще поворачивается язык рассуждать о Шекспире!..
— Тише, тише! — призвал Либоц. — Нельзя так говорить, нужно быть благодарным хозяину!
— Еще чего не хватало! А вот подхалимничать и быть лизоблюдом, во всем с ним соглашаться — значит потакать его заносчивости. Помяните мое слово, он когда-нибудь лопнет от своего гонору…
Либоцу захотелось увести разговор в сторону, и он коснулся норвежского вопроса, обсуждение которого, по счастью, затянулось, однако они с прокурором настолько запутались в нем, что умудрились по ходу дела поменяться ролями и к концу каждый спорил не только с противником, но и с самим собой.
Асканий, видимо, уснул, и, когда подал голос, по-прежнему с закрытыми глазами, казалось, будто он говорит во сне:
— Национальное воспитание, милостивые государи, заключается не в народных школах или всеобщем избирательном праве, тем более у нас в Швеции… это может показаться парадоксом, хотя на самом деле ничего парадоксального тут нет…
— Он что, проверяет школьные сочинения? — перебил трактирщика Черне.
— Ничто так не способствовало культурному воспитанию нашего народа, — непоколебимо продолжал Асканий, — как… шведский стол.
В павильоне — в виде награды за веселую шутку — грянул взрыв хохота, однако хозяин и не думал смешить гостей, он имел в виду нечто глубокомысленное.
— Это может показаться парадоксом, но поверьте, уважаемые господа, — не унимался Асканий, — …вот я сижу за стойкой, притворяясь, будто пишу, или веду подсчеты, или читаю, однако стоит войти посетителю…
Тут трактирщик позволил себе сопроводить описание драматической ситуации жестами, в результате чего высвободилась коньячная бутылка и прокурор смог налить в стакан новую добрую порцию…
— Итак, входит посетитель, незнакомый мне, приезжий… А у меня, как вам известно, под часами висит зеркало, и я все вижу, я слежу, даже если прикрыл глаза…
Прокурор откинулся на спинку кресла, удивленный подобным двуличием со стороны Аскания.
— Посетитель имеет право брать с шведского стола, сколько ему заблагорассудится, но человек благородный так никогда не поступит, благородный человек сделает себе один-единственный бутерброд и нальет одну рюмку, а потом найдет свободный столик, сядет и потребует меню и полкружки пива. Почему же он так поступит? Да потому, что хорошо воспитан, потому, что обходителен. Немец, к примеру, ни в жисть такому не выучится, хоть ты ему сто раз объясняй, что шведский стол устроен не затем, чтобы за ним наедаться досыта, — немца не проймешь никакими объяснениями… Мне послышалось или в саду действительно вздумали петь?!