Серебряное озеро
Шрифт:
Асканий обеспокоился, но утешал себя тем, что клиенты, по крайней мере, не ушли в «Городской погребок». Более солидная публика стала посещать импровизированный клуб, а народ попроще, для которого клуб был не по карману, возродил к жизни никому дотоле не ведомый крохотный подвальчик, который быстро разросся настолько, что хозяин пробил в потолке дыру и нанял также верхний этаж.
Для Аскания началась страшная борьба с собой и своей судьбой. Поскольку гордость не позволяла ему уступить, он прибегнул к мелкому надувательству: сам садился есть к окну, чтобы прохожим на площади казалось, будто у него есть посетители; подучил официантов
Впрочем, его наигранная веселость попахивала виселицей, а его непоколебимое мужество имело самые плачевные последствия: голова Аскания поседела, глаза ввалились, руки стали дрожать. Он в буквальном смысле слова отпугивал последних клиентов, даже на его приглашения перестали откликаться.
Вопреки всему он, однако, и не подумал сократить расходы. Гардеробщик у него продолжал спать на галошной полке за 25 крон в месяц, в ресторане день-деньской горел свет, а напоследок Асканий еще выложил круглую сумму на покупку оркестриона.
Официанты сбегали от него через два дня на третий, так что пришлось нанять женскую прислугу с твердым жалованьем. А народ все равно не шел.
В довершение бед у Аскания слегла жена, занемогшая от горя и ужаса. Муж расценил эту хворь как упрек себе и решил, что бороться с ней нужно полным безразличием. Супруга безвылазно сидела на втором этаже, даже не поднимая на день штор и уж тем более боясь спрашивать, были ли посетители.
В конце концов посетители вовсе исчезли, так как немногих приезжих, которые по неведению забредали в ресторацию, пугало отсутствие людей, а когда они замечали, что основная часть кушаний, значащихся в пространном меню, «уже кончилась», то подавно забывали туда дорогу.
Все-таки Асканий пока держался — и радовался, стоя у окна с театральным биноклем в руке и глядя на пустой «Погребок», где так же стоял с подзорной трубой Бруне. Этой дуэлью противники помогали друг дружке не утрачивать мужества.
Дольше всех приходил верный Либоц. Жертвуя своими истинными склонностями, адвокат садился у окна, выставляя себя на всеобщее посмешище. Асканий, однако, чувствовал в таком жесте подачку нищему, а потому сделался жесток, проникся ненавистью к своему единственному другу, объяснил, что тому незачем понапрасну утруждать себя.
Когда адвокат советовал Асканию переделать ресторацию, выделить место для кабинетов, убрать зеркала, заложить хотя бы часть окон и создать побольше закутков, хозяин отвечал нелюбезно. Преданный друг мучился несчастьем этого гордеца, неотступно думал о его судьбе, ломал голову над планами его спасения, но все было впустую.
Что предприятие не заглохло само по себе, объяснялось лишь хорошим доходом, который Асканий получал от квартиросъемщиков.
Подступил рождественский Сочельник, и Либоц, перед которым двери всех семей были закрыты, договорился провести этот вечер с прокурором, хотя они так и не решили, где будут праздновать.
Когда они вышли на улицу, им бросились в глаза залитая светом ресторация и Асканий, в одиночестве игравший партию в бильярд. Либоц с Черне словно увидели привидение, а потому надумали прогуляться и развеять неприятное впечатление. Впрочем, чуть погодя адвокат забеспокоился:
— Надо пойти к Асканию… жена у него лежит больная, нельзя его оставлять одного. Мы же человеки, и он нам здорово помогал в трудную минуту.
— Тогда вперед! — ответствовал прокурор.
Войдя в безлюдный
Асканий попробовал было изобразить веселье, но это у него получилось плохо, хотя видно было, что он действительно рад видеть знакомые лица. Он вышел распорядиться об ужине и закрыл ресторан для посторонних.
Вернулся Асканий в экзальтированном состоянии, однако некоторая пришибленность оставалась, так что можно было надеяться, что хозяин будет сохранять приличия; в страхе перед мучительными расспросами он захватил инициативу в свои руки и начал неумолчно говорить — о политике, о ландстинге, о муниципальном налоге, о железных дорогах. Либоц с Черне не прерывали Аскания, сами боясь вымолвить хоть слово, поскольку на зыбкой почве оно могло оказаться слишком большим бременем для этого человека и заставить его провалиться в трясину.
Подали ужин, который взялся неизвестно откуда; скорее всего, за ним сходили в «Ухаб» — так назывался подвальчик, который преуспел благодаря разорению Аскания.
Поев, хозяин сник и перестал скрывать, как тяжело переживает неудачу.
— Слишком я стар, чтобы затевать новое дело, — признался он, — а гордыня и вовсе плохой помощник. Я человек конченый…
— Тебе надо было закрыться еще месяц назад, — вполголоса сказал адвокат.
— Закрыться?! — вскричал прежний Асканий. — Ни за что на свете!
Его душевное состояние менялось, как на качелях, он то падал в бездну, то взмывал к небесам.
— Погодите! Вот внесут мне к Новому году квартирную плату, тогда увидите, что будет!.. Начнутся великие дела… вы небось слышали, к нам собираются вести железную дорогу!
Жалея трактирщика, прокурор дал Асканию побахвалиться еще некоторое время, но, когда тот совсем обнаглел и стал невыносим, Черне решил, что пора добить полумертвеца.
— Тебе нет смысла более противиться, через полгода тут откроют «Гранд-отель», и вам с Бруне все равно придется объявить себя несостоятельными.
Асканий обмяк:
— Что еще за «Гранд-отель»?
— Он входит в сеть гостиниц, которую развертывает виноторговая компания.
Глаза у Аскания забегали, словно ища выхода, но выхода он не нашел, а потому перевел разговор на еду и, обругав ее, предложил вернуться в кофейню, где безотлагательно запустил оркестрион. Обессилевшему хозяину мнилось, будто он черпает силы из этого аккумулятора: грохот хотя бы частично заглушал его собственные мысли и чувства. Теперь Асканий повел себя вовсе по-ребячески — начал подпевать музыкальной машине, подошел к ней и встал напротив, делая вид, будто дирижирует капеллой, подчеркивал пьяно и форте, кивал разным голосам, когда им вступать. Новое перевоплощение достойного человека напугало гостей, как могло бы напугать появление незнакомца в комнате с запертыми дверями.