Серебряное прикосновение

Лейкер Розалинда

Она постояла в конюшне, глядя им вслед. На дорогу выходить было нельзя. Вместо этого Эстер резким движением сорвала с головы соломенную шляпку и решительным шагом направилась в мастерскую, на ходу засучивая рукава. Начинался обычный рабочий день. Там, на ее рабочем столе, уже лежала заготовка будущих серебряных щипчиков для снятия нагара. Скорее в мастерскую. В трудную минуту только в работе Эстер находила забвение.

ГЛАВА 15

За столом в мастерской сидит Эстер. Она делает эскизы. В окно заглядывает жидкое февральское солнце. Его слабые лучи бледными квадратиками ложатся на шуршащие листы бумаги и тускло переливаются в черных шелковых складках траурного платья Эстер. Ей

уже стукнул седьмой десяток, однако работает она все так же много и упорно. Время, кажется, щадит ее энергию и работоспособность. Нет, она, конечно, уже не та, не выстоит за верстаком целый день, как бывало, но совсем не это заставляет оглянуться на возраст. Ничто на земле так не старит, как горе. Прошло уже два года, как умер Джосс, а рана не хочет затягиваться, сердце ноет. Каждый церковный заказ, а их немало, болью отзывается в ее душе и извлекает из нее все те же звуки, — словно режут по живому. Джосс больше всего любил такие заказы… Всякий раз, когда ее эскизы распределяются по мастерской, и каждый выбирает себе то, что больше по душе, щемящая тоска охватывает Эстер. Джосс должен был выбирать первым… Эстер уже не берет себе заказы на мелкие изящные вещицы, на которые и теперь велик спрос, она не может переступить через память… Нет в мире человека, над которым прошлое приобретало бы такую власть, как над нею… Джосс всегда откладывал эти заказы для нее, зная, что у нее это все равно лучше получится… До сих пор Эстер видеть никого не может за верстаком Джосса, не дает даже инструмент забрать с его полочки…

Эстер отрывается от работы и настороженно поднимает голову. На пороге стоит служанка.

— Приехал господин Глазбрук из Честера. Хочет вас видеть. Прикажете привести его сюда?

— Нет.

Эстер не хотела, чтобы сыновья увидели его.

— Предложите ему вина, горячий шоколад — что пожелает, и проводите в кабинет. Я сейчас приду.

Недавно Ричард уведомил Эстер, что у него был этот человек и сказал, что Уильям закончил обучение, стал мастером. Никто, кроме Ричарда, который сам и написал письмо, не знал, что Уильям был на похоронах Джосса. В церкви он сидел на последнем ряду, а когда вышли на улицу, прятался за деревьями — все в той же широкополой пастушьей шляпе, низко надвинутой на глаза, и с тростью вместо костыля. Джосса похоронили рядом с отцом.

Эстер вспомнила свой разговор с Джоссом об Уильяме. Джосса тогда уже настигала эта страшная болезнь. Это произошло вскоре после того, как он отвез Уильяма в Лондон. Джосс догадывался, чем все закончится. Может, поэтому и решил все ей рассказать.

— Уильям видел Сару в тот день, когда сидел у тебя в комнате. Я думаю, сейчас я могу тебе все сказать, ты должна понять: он любит Сару и всегда будет любить ее.

— Никогда не думала, что Уильям способен на такую любовь.

— Не знаю, любовь ли это в том смысле, какой мы вкладываем в это слово, но его тянет к Саре, и время здесь бессильно.

Эстер быстрым шагом шла по дорожке к дому — невежливо заставлять господина Глазбрука ждать. Что? Ах да! Джосс, конечно, всегда переживал, что ни один из его сыновей не пошел по стопам отца: все они избрали другие ремесла, правда, отданы были в хорошие руки и учились хорошо, но все же обидно. Как-то так сложилось, что Эстер связывала свои надежды с третьим сыном Джонатана — замечательным шестилетним мальчуганом, Вилли. Его полное имя Уильям, но не в честь его непутевого дяди, а в честь деда по материнской линии.

Перед зеркалом в холле Эстер задержалась на секунду: поправила волосы — всю дорогу в ее белых прядях путался мартовский ветер. Совсем белые. Смерть Джосса окончательно посеребрила их. Эстер вошла в кабинет. Навстречу поднялся господин Глазбрук, представительный мужчина в темном парике. Сделав несколько шагов, он поклонился и поцеловал ей руку.

Приличия ради поговорили о погоде, о городских новостях перемолвились парой слов, затем господин Глазбрук объявил о цели своего визита:

— Я имею некоторые сведения о вашем

сыне Уильяме. Я, собственно, в Лондоне по делу, и вот решил заехать и передать, так сказать, лично.

— Как это великодушно с вашей стороны.

— Ваш сын сейчас в Кенте, точного адреса, к сожалению, не знаю. Ему не понадобились мои рекомендации, когда дело дошло до трудоустройства. Дело в том, что одна из работ Уильяма случайно попала на глаза вдове ювелира, и она предложила ему работать в мастерской, которая осталась от ее мужа. Вот и все, что я знаю.

Если бы это говорил Джеймс или кто-нибудь еще, кто был в курсе всех семейных дел, то Эстер, наверное, сквозь землю была бы готова провалиться. Опять женщина! Но с господином Глазбруком волноваться не стоит.

— Какая черная неблагодарность, уж вам-то он мог бы рассказать и побольше! Вы ведь столько для него сделали!

Господин Глазбрук тактично склонил свою густоволосую голову:

— Простите, госпожа Бэйтмен, но мне кажется, Уильям просто не хотел ставить меня в неудобное положение. Если вдруг кто-либо будет интересоваться его местонахождением, мне не придется ничего скрывать, и в то же время я не выдаю его тайны.

Что же, вдова, так вдова. Надеюсь, она недурна собой и поможет Уильяму забыть Сару. Занятая своими мыслями, Эстер не сразу заметила, что Глазбрук собрался уходить. Она механически подала ему руку и сказала на прощанье:

— Благодарю вас за вести о сыне, господин Глазбрук.

В мастерской к Эстер подошла Энн-Олимпия. Она зашла за эскизами, которые всегда лежали на специальной полочке.

— Я сейчас начну этот новый заказ на черпаки и разливательные ложки, госпожа Эстер. Краснодеревщики уже прислали деревянные ручки?

Эстер неохотно отложила работу и холодно посмотрела на невестку. Мысли ее все еще были заняты Уильямом и всем тем, что было связано с этим запутанным любовным треугольником: Уильям, Питер и Сара. А эта женщина… что ей надо? Да если бы не она, если бы не был Питер в нее влюблен, то ему первому Эстер рассказала бы о возвращении Уильяма и о том, что он все еще без ума от Сары. Питер не стал бы противиться, не такой он человек. Сара сделала бы свой выбор, и вся семья снова была бы вместе, зажили бы дружно и счастливо. Но нет. Вот она, разлучница, Энн-Олимпия! Впервые Эстер сорвалась — нервы не выдержали, и в голосе засквозила едва сдерживаемая ярость.

— Почему ты меня все время называешь госпожой, словно я тебе чужая? «Да, госпожа! Нет, госпожа!» Всегда «госпожа»! Ты что, переломишься, если скажешь «мама»? Тогда ради всего святого, называй меня просто Эстер.

Энн-Олимпия сразу помрачнела.

— Я вовсе не хотела вас обидеть. Совсем наоборот. Если бы вы не заставили меня с самого начала почувствовать себя посторонней в вашем доме, то, кто знает, может, наши отношения сейчас были бы совсем другими.

Эстер редко выходила из себя, а если и случалось, то быстро брала себя в руки. Но на этот раз она даже не пыталась остановиться, ей хотелось на ком-то сорвать зло, хотелось выговориться, а тут подвернулась под горячую руку Энн-Олимпия — самый подходящий объект. Эстер вскочила со стула:

— Я терпимее, чем ты себе можешь представить!

— Что-то я не заметила. Выгнали из мастерской, а когда я сама устроилась, так вздохнули с облегчением. Думаете, я не знаю? Да за версту видно, что вы обрадовались, когда от меня избавились! Если бы вы действительно хотели примирения, то предложили бы мне перейти из теплицы в мастерскую! Верстак Джосса все равно пустует.

— Никогда!

Энн-Олимпия побагровела:

— Не очень-то вы меня и разочаровали. Я знала, что все так и будет. В этой семье только один человек хорошо ко мне относился — это Джосс. Я его любила, как брата. Кто бы знал, как мне без него плохо! И Элис, как овдовела, в Лондон уехала — совсем я одна осталась! Летисию вижу редко, с Энн встречалась только раз на похоронах Джосса. Питер, да что вам рассказывать, сами знаете, как он ко мне относится! Его откровенное безразличие хуже всего.