Серебряное прикосновение
Шрифт:
— Ты первый знакомишься с моей невестой, — добродушно кивнул брату Джонатан и, обернувшись к ней, чинно произнес:
— Энн-Олимпия, позволь представить тебе моего брага Питера.
Питер что-то говорил. Он знал, что говорит именно то, что в таких случаях полагается. Он даже слышал, что говорит, но ничего не понимал, словно белый свет померк перед ним, и плотная серая пелена обволокла мозг. Потом они сидели за праздничным столом, — этот вечер был для Питера сущим адом. Даже мимолетный взгляд в ее сторону был для него мучением. Впрочем, он мог и не смотреть на нее, она и так стояла перед глазами, живая, веселая
По дороге домой Энн-Олимпия делилась с Джонатаном своими впечатлениями. Доулинги-старшие так отяжелели от вина и яств, что сразу заснули, и Эстер на ночь оставила их у себя. Энн-Олимпия и Джонатан были одни.
— Твой брат уж очень застенчив, — говорила она вполголоса.
— Джосс всегда был такой.
— Нет. Я говорю о Питере.
— О Питере? Это тебе показалось. Питер никогда за словом в карман не лез. Даже совсем наоборот.
— Он со мной почти не разговаривал, — возразила Энн-Олимпия. — Может быть, ему не нравится, что чужой для вашей семьи человек будет жить в доме, где когда-то жила его жена?
— Нет, он не завистлив. Хоть у него сейчас кошки на душе скребут, я все равно не думаю, что у Питера дурное на уме.
Джонатан вальяжно расселся в мягком кресле. Ему нравился экипаж Доулингов, новенький, удобный — Джонатан давно на него заглядывался. После свадьбы он первым делом купит себе точно такой же, естественно, на те деньги, которые получит в придачу к Энн-Олимпии.
— Я надеюсь, что Питер не возненавидит меня, — не успокаивалась Энн-Олимпия.
Он взял ее тонкую изящную ручку, поднес к губам и нежно поцеловал.
— Разве есть на земле человек, который может тебя возненавидеть? Если и есть, то это не Питер. Уж поверь. Спроси меня, что такое доброта, и я скажу тебе, доброта — это Питер. Только по доброте душевной он и сделал глупость — женился на Саре, помнишь, я тебе рассказывал.
— Похоже, она очень несчастна. Надеюсь, мы с ней подружимся.
Джонатану было безразлично, как Энн-Олимпия будет проводить время, только бы не вмешивалась в его дела и не ограничивала его свободу, которую ему обеспечат ее деньги.
Свадьбу сыграли в мае. К этому времени отделочные работы в доме еще не закончились. Еще не подсохла краска, на полу валялись рулоны недоклеенных обоев — дел у молодой жены было предостаточно. Она целыми днями хлопотала по дому, следила за тем, чтобы все делалось на совесть. Наконец полы были застелены коврами, мебель расставлена. Словно на крыльях летела Энн-Олимпия в мастерскую. Она была в простеньком шерстяном платьице и фартучке, на голове изящная шляпка. Джонатан, его братья и Эстер работали в большой комнате, которая когда-то была гостиной дома номер сто восемь.
— А вот и я, — объявила Энн-Олимпия, разводя руками, словно сама удивилась своему появлению. — Что мне делать?
Только Джосс приветливо улыбнулся гостье. Все остальные старались не смотреть в ее сторону. Ну, Джонатан понятно, он недавно заявил ей, что не хочет, чтобы его жена работала. Джонатан стремился занять достойное положение в обществе. Это, в свою очередь, обязывает соблюдать этикет, а по этикету того социального слоя, в который хотел влиться Джонатан, жена не должна работать.
— Для тебя здесь нет места, Энн-Олимпия, — учтиво, но вместе с тем строго сказал Питер. — Видишь, все столы заняты.
— Но комната большая, можно поставить еще один.
— Думаю, нет. Для работы нужен простор.
Энн-Олимпия была задета до глубины души. Она обернулась к Джонатану, ища у него поддержки. Но Джонатан сделал вид, что поглощен своим занятием, и, вроде, ничего не видит и не слышит. Из соседней комнаты, в которой теперь устроили кладовую, вышел Линни. Он слышал весь разговор и целиком был на стороне Энн-Олимпии, но помочь ей ничем не мог, он лишь сочувственно поглядел в ее сторону. Энн-Олимпия, однако же, не собиралась сдаваться, она обвела всех испепеляющим взглядом и обратилась прямо к Эстер.
— Но в доме есть другие комнаты. Можно поставить стол где угодно.
— Все равно весь инструмент здесь.
Энн-Олимпия вспыхнула от негодования.
— Что же, в этой семье со мной будут обращаться, как с прокаженной? Я мастер-ювелир и уверена, что неплохой мастер, по крайней мере, не хуже любого из вас. Госпожа Эстер, вы единственный здесь человек, с которым я бы не стала тягаться, а остальным я ни в чем не уступлю. Я люблю свое ремесло не меньше вашего, у меня это в крови. И я такая же женщина, как и вы, поэтому не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я осталась?
Эстер всей душой жалела эту девушку, но нужно было поддержать Питера, хоть он и не догадывается, почему Эстер это делает. В тот самый вечер, когда Доулинги приехали на званый ужин в Банхилл Роу, Эстер случайно перехватила взгляд Питера, устремленный на Энн-Олимпию. Он думал, что его никто не видит, поэтому не скрывал своих чувств. Этот взгляд выдал его с головой. Если сначала у Эстер и были сомнения относительно того, что бы это значило, то вскоре они совершенно рассеялись. Весь вечер Питер избегал разговоров с Энн-Олимпией, отказался от приглашения посмотреть, как они с Джонатаном обустроили свое новое жилище, и потом эта притворная маска безразличия, которая появлялась на его лице всякий раз, когда Энн-Олимпия к нему обращалась — все это лишь укрепило Эстер в ее догадках. Поэтому она не могла допустить, чтобы Питер целыми днями страдал рядом с ней, до тех пор, пока время и разум не дадут ему шанс подавить в себе влечение. Эстер прекрасно понимала, что у его чувства все равно нет будущего.
— Вопрос не в том, хочу я, чтобы ты осталась, или не хочу, — осторожно начала Эстер. — Ведь Питер сказал уже…
Энн-Олимпия развернулась и решительно направилась к Питеру.
— Я знаю, что ты меня невзлюбил, хотя и не знаю, за что. Я не сделала тебе ничего плохого. Ты не имеешь права так поступать со мною только из-за того, что я тебе не симпатична. Это несправедливо. У вас много работы, и я хочу помочь.
Питер, казалось, обдумывает ее слова. Потом он наклонился к верстаку и процедил сквозь зубы: