Серебряное зеркало и другие таинственные истории
Шрифт:
Лишь теперь студент задумался о том, где поселить беспомощное создание, оказавшееся под его опекой. Сперва он хотел уступить ей свою комнату и поискать для себя другое жилье. Но он был настолько заворожен ее чарами, настолько прикован к ней всеми помыслами и чувствами, что не мог ее покинуть. Поведение девушки было так же пленительно и необычно, как и ее внешность. Она больше не вспоминала о гильотине; ее отчаяние смягчилось. Заботливость студента завоевала доверие, а потом, очевидно, и сердце незнакомки. Подобно ему, она была пылкой, восторженной натурой, а
Под влиянием минуты Вольфганг признался девушке в своей страсти. Он рассказал ей о своих загадочных снах и о том, как она завладела его сердцем еще до их встречи. Она была взволнована его словами и не отрицала, что чувствует внезапную и столь же необъяснимую симпатию к нему. То было время безумных учений и безумных поступков. Старые предрассудки и суеверия были отброшены; всем управляла Богиня Разума. Брачные церемонии и клятвы считались пережитком прошлого — обременительными узами, в которых не нуждается благородный ум. «Общественный договор» был у всех на устах, а Вольфганг слишком любил отвлеченные теории, чтобы устоять перед модным тогда свободомыслием.
— Зачем нам расставаться? — сказал он. — Наши сердца едины. Перед судом разума и чести мы одно целое. Разве есть нужда в низких формальностях, чтобы соединить возвышенные души? Незнакомка сочувственно слушала его; как видно, они принадлежали к одной и той же школе.
— У вас нет ни дома, ни семьи, — продолжал он. — Я бы хотел заменить вам целый мир, — вернее сказать, я хочу, чтобы мы стали друг для друга всем на свете. Если для этого надо совершить обряд, давайте совершим его. Вот моя рука. Я навсегда принадлежу вам.
— Навсегда? — сказала незнакомка серьезно.
— Навсегда! — повторил Вольфганг.
Девушка сжала его протянутую руку.
— Тогда я ваша, — прошептала она и упала к нему на грудь.
Наутро, оставив свою невесту спящей, студент отправился на поиски более просторного жилья, соответствующего его новому положению. Вернувшись, он нашел незнакомку все еще лежащей в постели. Ее голова свесилась с кровати, рука прикрывала лицо. Он окликнул ее, но не получил ответа. Тогда он попытался хотя бы изменить ее неудобную позу. Но рука, до которой дотронулся юноша, была холодна, пульс не бился. Безжизненное лицо покрывала смертельная бледность — словом, девушка была мертва.
Испуганный и вконец растерянный, Готфрид поднял на ноги весь дом. Началась суматоха, о случившемся известили полицию.
Полицейский чиновник вошел в комнату и тут же отпрянул назад, увидев тело.
— Святые небеса! — вскричал он. — Как эта женщина оказалась здесь?
— Вы что-нибудь знаете о ней? — нетерпеливо спросил Вольфганг.
— Еще бы не знать! — ответил тот. — Она была гильотинирована накануне.
Он шагнул вперед, расстегнул черную бархатку на шее покойницы — и голова ее скатилась на пол!
Студент пришел в неистовое волнение. «Дьявол! Это дьявол завладел мною! — пронзительно кричал он. — Я погиб навеки».
Его пытались успокоить, но тщетно. Невозможно было разуверить его в том, что злой дух, вселившийся
На этом старый джентльмен, любитель рассказов о призраках, закончил свою повесть.
— И это подлинный факт? — спросил любознательный джентльмен.
— Да, и вполне достоверный, — отвечал рассказчик. — Я получил сведения из первых рук: сам студент рассказал мне об этом. Я виделся с ним в Париже, в доме умалишенных.
Оливер Онионс
ПРОИСШЕСТВИЕ
Улица не очень сильно изменилась, и мало-помалу ее чары вновь начали действовать на Ромарина. Городские часы на улице неподалеку пробили семь, и он замер, сложив руки на трости. Он был полон любопытства, затем ожидания, и наконец, когда звук затих вдали, — странного удовлетворения от своей памяти. Часы били по-особенному, довольно замысловато: звук прерывался на доминанте и после необычно долгого интервала за ним следовал удар, обозначавший час. Только когда последний удар стал уже неуловимым для уха, Ромарин вернулся к тому занятию, от которого его отвлекли часы.
Это занятие особенно располагало к погруженности в воспоминания — он смотрел на едва заметные предметы на этой улице, настолько сильно позабытые, что теперь, когда он вновь видел их, они пробуждали в его памяти лишь запоздалый отклик. Необычная форма дверного молотка, стайка дымовых труб, трещина, все там же, в камне мостовой — когда-то со всеми этими вещами были связаны ассоциации, но они прятались очень глубоко в прошлом, и, потревожив эти воспоминания, Ромарин испытывал странное чувство одиночества и покинутости, какое бывает от возврата к тому, из чего давно вырос.
Но по мере того, как он разглядывал все вокруг, медлительные воспоминания пробуждались все больше; и со всех предметов, принадлежащих прошлому, которое вновь заявляло о себе, казалось, исчезали бессчетные приметы нового. Пропали новые витрины магазинов; стена, которая свидетельствовала о подъеме там, где прежде был упадок, вновь стала зияющим разломом. Мигающая электрическая вывеска в конце улицы, зеленым и красным раскрасившая название виски вдоль освещенного лампами окна, перестала тревожить его взгляд; и непривычный новый фасад небольшого ресторанчика, мимо которого он ходил взад и вперед, вновь принял вид старого и знакомого друга.
Семь часов. Отпуская кэб, Ромарин не думал, что еще так рано. Встреча должна была состояться не раньше четверти восьмого. Но он решил пока не заходить внутрь. Этой встречи лучше было ожидать у входа. В свете от ресторанного окна он подвел стрелки часов поточнее, а затем медленно прошел несколько ярдов по улице туда, где рабочие вытаскивали декорации с черного хода нового театра, сваливая их в какую-то тележку. Театр стоял тут уже двадцать лет, но для Ромарина он был «новым». В его дни здесь не было никакого театра.