Серебряное зеркало и другие таинственные истории

Дойл Артур Конан

Ван Чил, в большинстве случаев уступавший своей тете, категорически отказался участвовать в подписке на мемориал Габриэлю-Эрнесту.

Перевод Катерины Муравьевой

Вашингтон Ирвинг

ПРИКЛЮЧЕНИЕ МОЕЙ ТЕТУШКИ

— Моя тетя, высокая грузная леди, отличалась сильным характером и непреклонной волей — таких женщин нередко называют мужеподобными. Дядя был худощавым, низеньким человечком, кротким и уступчивым, и совсем не годился ей в мужья.

Вскоре после свадьбы он стал чахнуть и угасать. Властная натура жены слишком подавляла его и, так сказать, мало-помалу сводила на нет. Впрочем, тетушка заботилась о нем как могла: созвала к больному добрую половину городских врачей, строго следила за тем, чтобы он выполнял все их предписания, и пичкала его таким количеством микстур, какого хватило бы на целую лечебницу. Все было напрасно. Ни лекарства, ни самый нежный уход не помогли дяде, и в конце концов он пополнил собою длинный список жертв супружеской любви.

— И явился жене в виде призрака? — подхватил любознательный джентльмен, который задавал вопросы предыдущему рассказчику.

— Сейчас вы об этом услышите. После смерти «бедного дорогого мужа» тетя горевала безмерно. Возможно, она раскаивалась в том, что своими заботами и снадобьями преждевременно свела его в могилу; во всяком случае, она делала все, что может сделать вдова, чтобы почтить его память. Она не жалела денег на траурные принадлежности. В спальне тетушки висел портрет покойного, а его миниатюрное изображение (величиной с небольшие солнечные часы) неизменно красовалось у нее на груди.

Знакомые превозносили ее до небес. Все считали, что, если женщина так горько оплакивает первого супруга, она вправе рассчитывать на второе замужество — и очень скоро.

А пока что она уехала в графство Дерби, в поместье, которое долго оставалось на попечении дворецкого и экономки, и взяла с собой почти всю прислугу, решив поселиться там навсегда. Дом находился в самой дикой и безлюдной части графства, среди унылых дербиширских холмов. Над холмами возвышалась виселица, а на ней болтался убийца, повешенный в цепях.

Слуги были изрядно напуганы перспективой жизни в таком зловещем месте. Этот страх еще усилился, когда вечером они собрались в столовой и стали рассказывать друг другу таинственные истории, которых успели наслушаться за день. Особенно их пугал предстоящий ночлег в темных неуютных комнатах. Горничная, чьи нервы были слегка расстроены, объявила, что не сможет заснуть одна в этом диковинном старом доме; молодой лакей сжалился над нею и постарался ее утешить.

Моей тете также не нравилось уединенное местоположение дома. Перед сном она проверила, хорошо ли закрываются двери и окна, собственноручно заперла все замки и унесла ключи вместе с маленькой шкатулкой, где хранились деньги и драгоценности, в свою спальню. Как и подобает такой незаурядной женщине, тетушка всегда полагалась только на себя.

Спрятав ключи под подушку и отпустив горничную, она сидела за туалетным столиком и приводила в порядок свою прическу. Несмотря на безутешное горе, вдова не утратила интереса к жизни и очень заботилась о своей внешности. Она разглядывала в зеркале свое лицо то с одной, то с другой стороны, как обычно делают женщины, желая понять, достаточно ли они привлекательны. Дело в том, что некий сквайр, гуляка и мот, с которым она флиртовала еще до замужества,

собирался на другой день навестить ее, чтобы поздравить с приездом.

Внезапно ей послышалось какое-то движение в комнате. Тетушка быстро оглянулась, но позади никого не было — лишь портрет ее бедного дорогого супруга, висящий на противоположной стене. Вдова отдала должное его памяти, печально вздохнув, как вздыхала всегда, когда говорила о нем, и вернулась к своему вечернему туалету и мыслям о сквайре. Но кто-то — или что-то — ответил ей таким же долгим тяжелым вздохом. Вновь она обернулась, и опять ничего не заметила. Она решила, что эти звуки издает ветер, завывающий в крысиных норах, и спокойно продолжала накручивать волосы на папильотки, как вдруг портрет подмигнул ей.

— Да ведь она сидела к нему спиной! — заметил один из слушателей. — Ловко придумано, нечего сказать!

— Да, сэр! — сухо ответил рассказчик. — Она сидела спиной к портрету, но могла видеть его отражение в зеркале. И, как я уже сказал, она увидела, что один его глаз моргает. Легко понять, что это необычное обстоятельство поразило ее. Чтобы удостовериться, она прикрыла лицо рукой, словно потирая лоб, и стала смотреть сквозь пальцы, а другой рукой приподняла свечу. Свет отразился в нарисованном зрачке. Зрачок, несомненно, двигался. Более того! Портрет подмигивал ей точно так же, как это делал ее покойный муж! Сердце тетушки похолодело. Ведь она была совсем одна и поначалу ужасно испугалась.

Но испуг быстро прошел. Моя тетушка (почти столь же решительная особа, как и ваш дядя, сэр), сумела взять себя в руки. Она продолжала заниматься своим туалетом. Она даже стала напевать — и ни разу не сфальшивила. Как бы случайно она уронила шкатулку с украшениями; взяла свечу и одну за другой собрала с пола рассыпанные безделушки; погналась за катящимся игольником, который скрылся от нее под кроватью; потом отворила дверь, секунду-другую оглядывала коридор, словно сомневаясь, выйти или нет, и наконец покинула комнату.

Она поспешила вниз, велела слугам запастись оружием, какое найдется под рукой, и вернулась во главе небольшого отряда.

Этот отряд, составленный из домочадцев, выглядел довольно грозно. Дворецкий взял старый заржавленный мушкет, кучер вооружился кнутом, лакей — парой седельных пистолетов, повар — огромным разделочным ножом, а буфетчик сжимал в каждой руке по бутылке. Тетя шагала впереди и несла раскаленную кочергу; на мой взгляд, эта женщина стоила целого войска. Шествие замыкала горничная, которая побоялась остаться в комнате для слуг. Она нюхала летучие соли и громко выражала свой ужас перед призраками.

— Призраки! Еще чего! — решительно сказала тетушка. — Вот я им сейчас подпалю бакенбарды!

Все вошли в комнату. Там по-прежнему было тихо и пусто; они приблизились к дядюшкиному портрету.

— Уберите картину! — распорядилась тетушка. Портрет горестно застонал и заскрежетал зубами. Слуги шарахнулись назад; горничная издала слабый вопль и в поисках опоры уцепилась за лакея.

— Немедленно уберите! — добавила моя тетя, топнув ногой.

Картину сняли. За ней открылась ниша, где раньше помещались стенные часы, а теперь прятался сутулый чернобородый мужчина. У него был длинный нож, не короче моей руки, и все-таки этот парень дрожал с перепугу как осиновый лист.