Серебряное зеркало и другие таинственные истории
Шрифт:
— Ой, мама, Джейн говорит, тут чердаки есть; можно я посмотрю их? Там, наверное, потайная дверь. Джейн говорит, что ее нет, а я думаю — должна быть, и, во всяком случае, я знаю, там будут трубы — водопроводные трубы, и (с лицом, сияющим от радости) я буду там играть, и — о! можно мне пойти и посмотреть бо-ойлер? — Последнее слово он протянул с явным восхищением. Дедушка слегка устыдился того, что это слово, такое заманчивое и таинственное для малыша, ему самому напоминает только о счетах водопроводчика и недостаточно горячей воде.
— Осмотрим чердак завтра, дорогой, — сказала миссис Ланкастер. — Что, если ты принесешь свой конструктор
— Не хочу из его строить…
— Из него.
— Не хочу строить из него ни домик, ни машину.
— Может, построишь бойлер? — предложил дед.
Джеффри просиял.
— С трубами?
— Да, со множеством труб.
Счастливый Джеффри убежал, чтобы принести детали конструктора.
Дождь все еще лил. Мистер Уинбурн прислушался. Да, конечно, это шум дождя… но очень похоже на шаги.
Той же ночью Уинбурну привиделся странный сон. В этом сне он бродил по городу, который казался ему огромным. Но там совсем не было взрослых, только дети — целые толпы детей. Все они обращались к нему с непонятным вопросом: «Ты привел его?» Он как будто знал, о чем они спрашивают, и грустно качал головой. Тогда они оставили его и пошли прочь, жалобно плача и всхлипывая.
Город и дети исчезли: он очнулся в своей постели, но рыдания всё еще звучали у него в ушах. Уинбурн отчетливо слышал их, хотя сон как рукой сняло. Он вспомнил, что комната Джеффри этажом ниже, а между тем плач доносился сверху. Уинбурн сел и чиркнул спичкой. Всхлипывания тут же прекратились.
Мистер Уинбурн не стал рассказывать дочери ни о своем сне, ни о том, что последовало за ним. Он был уверен: это не игра воображения. Вскоре он снова услышал детский плач, на этот раз днем. Ветер в печной трубе издавал какой-то особенный звук, в котором нельзя было не различить скорбные, надрывные всхлипы.
Уинбурн обнаружил также, что он не единственный, кто слышит их. Однажды экономка сказала горничной: «Надо думать, не больно-то хорошо эта нянька обходится с мастером Джеффри: нынче утром он так плакал, точно его сердечко вот-вот разобьется». Но когда Джефф спустился к завтраку, он буквально лучился здоровьем и счастьем. Старик знал, что плачет другой ребенок — тот, чьи неровные шаги все больше пугали его.
Одна только миссис Ланкастер ничего не слышала. Вероятно, ее слух не был способен воспринимать звуки из другого мира.
Но однажды и ей пришлось испытать потрясение.
— Мамочка, — сказал Джеффри жалобно, — разреши мне играть с тем маленьким мальчиком.
Миссис Ланкастер, улыбнувшись, подняла взгляд от письменного стола.
— С каким мальчиком, дорогой?
— Я не знаю, как его зовут. Он сидел на чердаке, прямо на полу, и плакал, но убежал, когда заметил меня. Испугался, наверно (с легким презрением), он не такой смелый, как большие мальчики. Потом, когда я собирал конструктор у себя в комнате, я увидел, что он стоит на пороге и глядит на меня. Он был такой ужасно одинокий и вроде бы хотел поиграть со мной. Я сказал: «Иди ко мне, давай соберем машину» — но он ничего не ответил, только посмотрел, будто… будто увидел много шоколадок, а его мама не велела их брать. — Джеффри вздохнул, словно его посетили воспоминания личного характера и не самого приятного свойства. — Но когда я спросил Джейн, кто этот мальчик, и сказал, что хочу поиграть с ним, она ответила, что в доме нет никакого маленького мальчика и нечего выдумывать сказки. Ненавижу Джейн!
Миссис Ланкастер встала из-за
— Джейн права. Нет никакого мальчика.
— Но я видел его! О, мамочка, можно я поиграю с ним? Он выглядит таким страшно одиноким и несчастным. Я хочу ему помочь.
Миссис Ланкастер собиралась снова заговорить, но ее отец покачал головой.
— Джефф, — мягко произнес он, — этот бедный малыш совсем один и, наверное, ты сможешь как-то его утешить. Но ты должен сам догадаться, как это сделать. Это вроде головоломки, понимаешь?
— Я должен все сделать сам, потому что я уже большой?
— Да, потому что ты уже большой.
Как только Джеффри вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо обратилась к отцу:
— Папа, какой вздор! Поощрять веру мальчика в россказни прислуги!
— Слуги ничего не говорили ему, — кротко промолвил старик. — Он видит — видит то же самое, что я слышу. Возможно, и я увидел бы это, будь я ровесником Джеффри.
— Но это такая чепуха! Почему я не вижу и не слышу ничего подобного?
Мистер Уинбурн странно и устало улыбнулся и ничего не сказал.
— Почему? — повторила его дочь. — И зачем ты сказал ему, что он может помочь этому… этому существу? Ведь это невозможно.
Старик бросил на нее задумчивый взгляд.
— Почему невозможно? — сказал он. — Ты ведь помнишь слова:
— …В каком светильнике тот свет,
Что вызволит детей из мрака?
— В незнанье мудром, — был ответ. [4]
— У Джеффри есть это мудрое незнание. Все дети обладают им, но, взрослея, мы его теряем — теряем по собственной воле. Иногда под старость слабый свет возвращается к нам, но ярче всего светильник сияет в детстве. Вот почему, мне кажется, Джеффри сумеет помочь этому мальчику. — Не понимаю, — едва слышно прошептала миссис Ланкастер.
4
Фрагмент рубая Омара Хайяма: // Then to the rolling Heav'n itself I cried, // Asking, — What Lamp of Destiny to guide: // Her little Children stumbling in the Dark? — : // And — A blind Understanding! — Heaven replied // (прим. переводчика).
— Я и сам понимаю не больше. Этот… этот ребенок в беде, он хочет освободиться — но как? Не знаю. Но страшно подумать, как надрывается его маленькое безутешное сердце.
Спустя месяц после этого разговора Джеффри слег. Подул суровый восточный ветер, а мальчик не отличался крепким здоровьем. Доктор покачал головой и сказал, что случай опасный; с мистером Уинбурном он был откровеннее и признался, что никакой надежды нет. «При любых условиях ребенок не прожил бы долго, — добавил он. — У него слабые легкие».
Именно тогда, ухаживая за Джеффом, миссис Ланкастер узнала о существовании другого малыша. Сначала рыдания сливались с плачами ветра, но постепенно становились всё отчетливей, все различимей. Наконец она стала слышать их и в минуты полного затишья — приглушенные, отчаянные, безнадежные детские всхлипы.
Джеффри становилось хуже, и в бреду он снова и снова говорил о «маленьком мальчике». «Я хочу помочь ему уйти отсюда, я хочу!» — стонал он.
Лихорадка сменилась тяжелым болезненным сном. Джеффри лежал очень тихо, едва дыша, погруженный в забытье. Больше ничего нельзя было сделать — только наблюдать и ждать. Затем наступила ночь, ясная и спокойная, без единого ветерка.