Серебряные орлы
Шрифт:
Папа поднялся. Утомил его долгий — никогда он таких не вел — разговор с польскими послами.
— А когда мы получим королевскую корону для нашего славного государя? — спросили послы.
Видно было, как они разочарованы, даже озадачены, ведь они же как раз собирались перейти к самому важному для них делу.
— Об этом поговорим после возвращения императора, — сухо ответил Сильвестр Второй и простился с послами.
Оттон вернулся спустя несколько недель, Аарон не присутствовал при его встрече. Ядовитые испарения равеннских болот надолго приковали его к постели. То жар, то холод сотрясали его попеременно, он бредил, падал с отвесных скал, взбирался вслед за Феодорой Стефанией на вершину круглой башни святого Аполлинария. Когда догнал ее, она вдруг обернулась и, схватив его на руки, отнесла, словно
Ему уже было не холодно, не бросало в жар, а она все сидела возле него. Он взглянул на укрывающий его полог: тот оказался вовсе не узорный. Он закрыл глаза, вновь открыл. Феодора Стефания сидела у постели.
— Я принесла тебе чудодейственное средство от лихорадки, — сказала она с приветливой улыбкой, — творение несравненного греческого врачевального искусства. Неделю как привезли из Константинополя.
Она ушла, но снадобье осталось. Нет, значит, не видение было.
Назавтра Аарон попытался встать. Это удалось. Он ходил по комнате, выглядывал в окно. Сразу же после захода солнца заснул и без всяких видений спал до тех пор, пока его не разбудили звуки труб и громкие крики. Он быстро подбежал к окну: по улице двигались бесчисленные ряды тяжеловооруженных воинов. Во главе их ехал архилоготет Гериберт, канцлер империи, архиепископ-митрополит кельнский. На повороте улицы, в окружении сановников и придворных, стоял на квадриге Оттон. Из глаз его струились счастливые слезы. Когда Гериберт перед императорской колесницей слез с коня, Оттон заключил его в объятия, поцеловал в лоб, потом в щеку и губы.
Под вечер Аарона навестил папа. Он не позволил упасть ему в ноги. Весь лучился радостью при виде выздоровевшего любимца.
— Самое большее через два месяца будем в Риме, — весело сказал он. — С таким войском можно и полмира завоевать. Маркграф Гуго послезавтра выступает.
Он рассказал Аарону о поездке императора. Оказалось, что тот был у венетов, на острове Риальто. Очень опасное было путешествие — чуть не утонул, именно в тот момент, когда перед ним замаячил, отливая золотом, купол святого Марка. Благополучно вернулись с ним и Герренфрид, и епископ Петр, и Феодора Стефания, и Ракко. Все, кроме миланского архиепископа и графа Бенедикта. Папа терзался отсутствием архиепископа Арнульфа. Из Милана дошли вести о бунте — там вроде бы провозгласили маркграфа Ивреи, Ардуина, королем Италии. Император лично собирается встать во главе похода для подавления этого бунта. Но папа советует ему идти прямо на Рим — Ардуином пусть займется Генрих Баварский. Ну и, конечно, архиепископ Арнульф, когда вернется от венетов.
— Кто-то поговаривал, — сказал папа на прощание, — что и в Павии и Вероне тоже бунтуют. Но это не опасно. Сейчас, когда у императора столько войска… Будь здоров. Ешь побольше.
На другой день папского любимца посетил Петр, епископ коменский. Они вместе вспоминали Вергилия, поочередно читая разные куски из «Энеиды». Немножко поговорили по-гречески: у Аарона это получалось лучше. Потом Петр рассказывал о своем путешествии с императором.
— Странно у этих венетов, — сказал он, — речь у них почти такая же, как у нас, молятся по-латыни, священнослужители бритые. Духа святого выводят от сына, как и от отца, а все остальное как у греков. А впрочем, от настоящих греков там проходу нет. А сколько греческих кораблей стоит под великолепными парусами, не счесть… Императорской вечности там все напоминало о покойной матери.
Он подробно описал торжественный прием, который Оттону устроил Петр Орсеоло, председательствующий венецианского сената, или, как его именуют свои, дож. Рядом с императором сидела сноха дожа, красивая гречанка Мария, дочь Романа, любимца базилевсов. В какой-то момент Оттон со слезами на глазах поцеловал ее в лоб. «Ты так напоминаешь мне мать», — сказал он дрогнувшим голосом. А она на это: «Тебе, императорская вечность, надо всегда иметь подле себя женщину, которая бы и любовью и величеством как можно больше напоминала бы тебе мать».
И еще рассказал епископ Петр о плавании, во время которого чуть все не утонули. Приглушенным голосом прошептал, что императора охватил ужас в ту минуту, когда волны стали заливать их парусное судно. Но Феодора Стефания взяла его под руку, прижалась головой к его щеке, ногой к его
Говорил он доверительно, как со своим человеком. Видимо, Петр полагал, что он и Аарон — «свои люди». Как-никак со священнослужителем говорит, пусть и с молодым, но ведь многомудрым — глядишь, через несколько лет епископом будет. Аарон уловил суть этой доверительности. И на душе у него стало благостно.
— А зачем же император ездил к венетам? — спросил он, удачно попав в тот же топ.
Епископ Петр еще больше понизил голос. И добавил, что государь император, не рассчитывая на быстрое прибытие Гериберта с войском, намеревался обогнуть по дороге на Рим бунтующий между По и Тибром край, ударив неожиданно со стороны Анконы. А чтобы попасть морем в Анкону, нужно иметь корабли, а где их взять, как не у венетов?
— Но боюсь, — закончил он еле слышным шепотом, — что императорская вечность не договорилась с венецианским сенатом. Будто дож Петр в разговоре с глазу на глаз ставил государю императору какие-то немыслимые условия. Но сейчас, когда у императора столько войска… Будь здоров. Пей красное падуанское вино, лучшее средство для выздоравливающих.
Проводив епископа Петра до двери, Аарон направился к окну, но не к тому, что выходило на улицу. Взор его хотел насладиться видом огромного сада за дворцом митрополита. Сад этот восхищал его еще в ту пору, когда он жил здесь три года назад, любимцем еще не папы Сильвестра, а всего лишь архиепископа Равенны Герберта.
Подойдя к окну, он чуть не вскрикнул. По саду прохаживался аббат Астрик Анастазий, дружески и доверительно держа под руку коренастого юношу в монашеском одеянии. Аарон сразу узнал этого юношу. Ведь он не видел его почти год. Но что может связывать Болеслава Ламберта с доверенным послом единокровного брата, к которому он питает одну ненависть за то, что тот изгнал его, лишил отцовского наследства, пожизненно заточил в суровой обители? Как же это получилось, что кто-то из братии Ромуальда очутился в Равенне, во дворце архиепископа? Ведь Аарон хорошо знает, что суровый схимник, сам составляющий правила для своего окружения, не считающийся ни с заветами отцов, ни с обычаями клюнийцев, раз навсегда запретил показываться в мире тем, кто добровольно или под принуждением вступили в его монастырь, в пустынную обитель — эрем. Может быть, Болеслав Ламберт пытается умолить своего брата через посла? Но разве так говорят с тем, кого униженно просят? Ведь это скорее разговор друзей, питающих друг к другу полное доверие!
Спустя несколько дней папа прислал слугу спросить Аарона о его состоянии, в силах ли он принять участие в торжественном праздничном богослужении, после которого состоится церемония вручения королевской короны властителю венгров Стефану.
— Какой же это праздник? — удивленно спросил Аарон.
Слуга посмотрел на него, как на безумца.
— Как какой праздник? Рождества господа нашего.
Аарон не поверил своим ушам. Значит, вон сколько времени он проболел! А был уверен, что только еще близится пост. Как же это папа мог позволить, чтобы ему сегодня повар прислал курицу? И почему никто из навещающих не упомянул, что пост давно начался?
И никто не сказал ему о прибытии повелителя венгров и о предстоящей коронации. О венграх он знал только то, что они дикие варвары, потомки гуннов, которые под водительством ужасающего Атиллы вторгались некогда в Римскую империю. Он и доныне не был уверен, христиане ли владыки гуннов. Разве что с недавнего времени.
«Сколько сразу новых королей, — удивился он, — польский, венгерский…»
Он сказал слуге, что благодарит святейшего отца, конечно, он примет участие в богослужении и в коронационной церемонии. Но неожиданное возвращение болезни на следующий день вновь приковало его к постели. Вновь его бросало в жар и холод. Но снадобье Феодоры Стефании хранило от страшных видений. И вообще на сей раз он легче переносил болезнь. На Иоанна Богослова Аарон чувствовал себя так хорошо, что спустился в часовню помолиться. Папа вновь удостоил его своим посещением, будто Аарон все еще тяжело больной. Он сказал, что император вот-вот двинется на Рим. Дружина маркграфа Гуго уже, кажется, подходит под стены Вечного города.