Серебряные орлы
Шрифт:
А впрямь ли несправедливо? Аарон не был в этом уверен, записывая содержание доверительного разговора. Сначала и он было подумал, что папа явно обижает герцога. Столько было искренности и в голосе и в словах Генриха, когда он сообщил Сильвестру Второму страшную весть о заговоре архиепископа Виллигиса! Конечно, нелегко было заметить, как он там, в тайниках души, разделяет или осуждает мнение Виллигиса, что германскими племенами не должен править тот, кто стыдится своего германского происхождения. Но пожалуй, не был клятвопреступником Генрих, когда, возложив руки на кресте, взволнованным
Сильвестр Второй низко наклонил голову.
— Виллигис, — прошептал он упавшим голосом, — тот самый Виллигис, который был надежнейшей опорой младенца Оттона. Который с таким рвением боролся за корону для него…
— Против моего отца, — резко прервал его слова Генрих, — а ныне архиепископ Виллигис говорит, что жестоко тогда ошибся…
— Кощунствуешь против его величества, даже всего лишь повторяя такие слова, — столь же резко ответил папа. — А поскольку его величество ныне в великой скорби и почти беззащитен, то этим самым ты пятнаешь свою рыцарскую честь…
— Нет, святейший отец. Заблуждаешься. На моей чести, чести последнего из рода Лиудольфингов, ты не найдешь никакого пятна.
— Твоя милость поторопилась, называя себя последним Лиудольфингом. Мы уповаем на царя небесного, что не последний. Государь император берет себе супругу, у него может родиться сын…
Сильвестр Второй встал. Подошел к Генриху почти вплотную, едва не касаясь его лица. Взял его за руку.
— Минуту назад ты поклялся на кресте, что никогда не нарушишь верности императору. Должен ли я это понимать, что ты никогда не покусишься на целостность Римской империи, никогда не посягнешь на германскую корону?
Генрих побледнел:
— Римская империя и Германское королевство — это разные…
На сей раз папа резко прервал его слова:
— Нет, герцог. Это одно и то же. Германское королевство — это лишь частица Римской империи, точно такая же, как Королевство Италии, как Ромапья, как Славянские земли… а вскоре и Галлия, Англия, Греция…
Генрих угрюмо засмеялся:
— Галлия, Англия, Греция… мечты одноглазого, который теряет и второй глаз…
— Не радуйся заранее. То, что ты зовешь слепотой, всего лишь временная болезнь глаз, самых проницательных и зорких… Но ты не ответил мне на вопрос.
— Напрасно не доверяете мне, святейший отец. Я клянусь, что, пока Оттон жив, я не посягну на германскую корону. Но если бог призовет его к себе, кто же более достоин короны, как не последний Лиудольфинг?
Серьезным, проницательным взглядом смотрел папа на уходящего Генриха. Когда он был уже у двери, его догнал холодный, настороженный вопрос:
— А не захочешь ли ты помочь богу, чтобы он призвал От-топа к себе?
Генрих резко повернулся и еще больше побледнел.
— Клянусь! — воскликнул
— Не только, герцог, — закончил разговор папа.
Оттон не сразу узнал о заговоре Виллигиса. Узнал он от папы, а не от Генриха, который уехал под Верону, получив довольно слабое подкрепление. Узнал же во время очередной бурной стычки из-за греческой невесты.
Случилось это вблизи Рима на склонах Соракты, перед воротами Патерна. Епископ Бернвард посоветовал императору избрать этот замок резиденцией на все время осады Рима. Повсюду в ином месте его могла подстерегать измена: любой лангобардский граф в своем замке может покуситься на императора мечом, ядом или путами. А войском в Патерне командует брат епископа Тамма. Лучшего убежища не найти.
Перед Патерном к императору присоединился маркграф Гуго с несколькими сотнями всадников, среди которых Аарон сразу разглядел Тимофея. Оттон жаловался на головную боль и тошноту — он поскорее хотел лечь в постель. Конь его далеко ускакал вперед, оторвавшись от всей процессии, только Сильвестр Второй поспевал за императором. Аарон знал от папы, что он еще раз хочет попытаться отговорить Оттона от женитьбы на базилиссе. И поэтому спешил, так как Оттон намеревался сразу же по приезде в Патерн собрать остатки драгоценностей, которыми располагал, и выслать их с Пандульфом Салернским в Бари, куда должна прибыть невеста.
— Святейший отец, по ведь отказ императора будет страшным оскорблением для базилиссы, которая уже в пути. Базилевсы никогда не простят этого императору. Они станут его смертельными врагами.
Сильвестр Второй окинул Аарона удивленным взглядом.
— Опи не новые враги. Однако ты стал болтлив, сын мой.
Аарон покраснел и вздрогнул.
— Прости, святейший отец, — сказал он со слезами, — больше не позволю себе. Но могу ли я задать вопрос?
Папа усмехнулся:
— Узнаю прежнего Аарона. Спрашивай.
— Святейший отец как-то вразумлял меня, что государя императора никто не сможет отдалить от Феодоры Стефании убеждением, а лишь образом женщины, возникшей в его мечтаниях. Но ведь взор государя императора никогда доселе не видел базилиссы. Так как же, не видя ее образа…
— Не видя ее образа, говоришь? Заблуждаешься, сын мой. Он видит ее образ… — Папа неожиданно смолк. И лишь после длительной паузы закончил прочувствованным шепотом: —…Это образ его матери.
Аарон остался далеко позади и не слышал даже обрывков разговора императора с папой. Но они долго разговаривали, еще и в воротах замка, уже сойдя с копей, так что Аарону, когда он приблизился к воротам, удалось услышать, как Оттон воскликнул с беззаботным весельем:
— А это уж совсем другое, святейший отец. Тогда бы я бросил против греков всю мощь германских дружин. Но только тогда.
— Ты не должен так легковерно полагаться на германские дружины, — грустно сказал папа.