Серебряные стрелы
Шрифт:
Капитан Ратников поспешно отклонил ручку управления влево. Самолет неохотно вернулся в прежнее положение.
— Катя! — крикнул, летчик по переговорному устройству.
Воздушный стрелок-радист не ответил. Ратников оглянулся. Сержант Катеринин сидел спиной к нему, уткнувшись головой в прицел пулемета, словно и после смерти защищал заднюю полусферу.
Вырванный разрывом шелк парашюта белым лоскутом трепыхался по темному борту фюзеляжа. Через край кабины переваливался плотный дым горячего топлива, перемешиваясь с красными языками пламени. Пламя
За годы войны Ратникову не раз приходилось видеть смерть, но так близко впервые.
…Они прилетели сюда с берегов Тихого океана в составе «группы боевого опыта». Через пару недель им уже надо было возвращаться домой и учить молодые экипажи действовать «как в бою».
Там, в своем полку, Катеринин ходил в резервных стрелках-радистах. Но когда он узнал, что собирается группа на фронт, подошел к Ратникову. Почему к Ратникову? Капитан был парторгом эскадрильи и, как казалось резервному стрелку-радисту, лучше других мог понять его.
Стройный, аккуратно заправленный, цыганисто-темный сержант стоял тогда перед Ратниковым с поникшей головой, упрямо повторял:
— Возьмите меня туда… Я должен…
Из шести братьев в живых оставался он один. Его нельзя было брать, но вместе с тем ему трудно было отказать.
— Хорошо, я доложу командиру.
А потом они оказались в одном экипаже…
Какое-то время Ратников смотрел на горящего Катеринина, на черный след, закручивавшийся вовнутрь с обеих сторон шлейфа за самолетом. Капитан был уже немолод: от уголков глаз к вискам расходились морщины, в выбившуюся из-под шлемофона темную прядь вкрапливалась седина. В его открытом лице с сосредоточенным взглядом серых глаз можно было заметить лишь озабоченность этой неожиданной вводной.
Озабоченность без страха и смятения, которые были бы естественны в такие минуты.
Он относился к тому типу людей, которые не знают сомнений в любых обстоятельствах. Они, скорее, действуют вопреки обстоятельствам. Вот почему даже представить капитана Ратникова — приземистого, крепко сбитого — мечущимся по кабине в поисках опасения было немыслимо. Такое исключалось.
Пламя за кабиной стрелка-радиста дотягивалось уже до хвостового оперения. Видно, сильнее стало выбивать топливо. В опоротая взрывом обшивка фюзеляжа размягчалась в огне и разворачивалась против потока, как бумага. На таком самолете далеко не улетишь. Во всяком случае, до своих не дотянешь.
Оставалось воспользоваться парашютом или пойти на вынужденную посадку. Прыгать с парашютом — значит, бросить в горящем самолете Катеринина, пусть даже мертвого. Это не для Ратникова. А кроме того, это означало оказаться в плену. Нет, не годится. И вынужденная посадка — тоже попасть им в лапы. А таких, как Ратников, в плен не берут. — нет смысла. Он и голыми руками будет драться.
Пятерка штурмовиков заметно сбавила скорость, и Ратников видел, что они его ожидают, но у него уже был свой план…
Он вспомнил, как их — «группу боевого опыта» — провожали тихоокеанцы на фронт. Они стояли перед
Он стоил рядом с развевающимся на ветру полковым знаменем и, запинаясь от волнения, говорил:
— Нет на земле народа, который имеет такую же гордую славу, как русский народ. Она досталась нам в наследство еще от далеких прадедов и умножалась из поколения в поколение, достались от Дмитрия Донского и Александра Невского, солдат Суворова, моряков «Варяга»… — Низкий сильный голос командира звена звучал в утренней тишине долины над притихшим строем эскадрильи. — Теперь пришла и наша очередь сказать свое слово…
Пожалуй, в этом боевом строю у каждого был личный счет с фашистами. Лейтенант Кийко — левый ведомый капитана Ратникова. Высокий медлительный лейтенант с вечно хмурым лицом. Под Харьковом осталась его жена с двухлетней дочкой. Третий год никаких вестей. Его правый ведомый Бессонов невзрачен на вид. Из-под козырька постоянно выбивается белесый хохолок. Задирист и горяч. Много хлопот доставлял он Ратникову на земле. Но в воздухе лучшего не надо. Бессонов вырос в детдоме. Сейчас этого детдома уже не было…
Эти ребята с самого начала войны только и ждали, чтобы вырваться на фронт.
— Мы можем погибнуть, но победить нас нельзя! — Капитан Ратников закончил свое выступление, направился в строй боевой группы.
Так он говорил тогда. А сейчас настало время выбора. Да, погибнуть не мудрено, значительно труднее победить. А ему нужна только победа.
— 25-й, возвращайтесь без меня, — передал командир звена своему левому ведомому, занявшему место ведущего.
— Не понял вас…
— Возвращайтесь домой.
— А вы?
— Иду на цель, — доложил ему Ратников уже как старшему группы.
Оставляя за собой дугу следа, подбитый штурмовик разворачивался на обратный курс, в сторону порта. Он шел в прохладном небе майского утра, шел со снижением, а на тяжелеющих крыльях играли розовые блики едва поднявшегося над горизонтом солнца. Внизу медленно смещалась весенняя земля, разлитой ртутью поблескивали озерца, но он искал свою цель — серый, затянутый смогом порт — и остановил вращение самолета, когда в лобовом стекле увидел изгиб бухты.
Во время налета он приметил причаленный у пирса танкер, обстрелял его тогда, пожалев, что не осталось в запасе бомб.
Ему было совершенно ясно, что если он вот так прямо, в открытую пойдет на цель, то немцы собьют его сразу, как куропатку: около трехсот стволов понатыкано по овалу бухты, и сбить им самолет ничего не стоит.
Они уже заранее открыли заградительный огонь, наверняка предвкушая победу. Небо впереди Ратникова вскипало зенитными разрывами. Не заходя в зону огня, он перевел машину на крутое пикирование — пусть думают, что самолет неуправляемо свистит вниз. Конечно, пройти их почти невозможно. Но Ратников имел свой вариант атаки.