Серебряные тени
Шрифт:
– Я… Я Сидни, - автоматически сказала я.
– Я знаю, - сказал он.- И приятно с тобой познакомиться, Сидни.
Моя рука задрожала, вынуждая меня опустить кисть.Это свершилось.После месяцев отчуждения в темноте. я выдержала яркий, слепящий свет и обзывания моих сокамерников, и даже как-то уцелев, будучи с медицинской точки зрения больной, без слёз. Но этот маленький акт доброты, этот милый и обычный жест между двумя людьми… это меня почти сломило, хотя у меня ничего другого и не было. Это показало мне, насколько далека я была от всего: от Адриана, моих
– Сию же минуту, - сказал Дункан грубо.
– перестань! Они любят видеть плачущих
Я сморгнула мои слёзы и поспешно кивнула, обратно взяв кисть. Я поднесла её обратно к холсту, едва представляя, что я делала.
– Скорее всего, ты сможешь поесть, когда придёт время ужина. Но не переусердствуй. Будь умной по отношению к тому, что ты ешь - и не удивляйся, если найдёшь что-то, что тебе нравится, в меню.
– Они действительно знают, как достичь своего, не так ли?
– проворчала я.
– Да.
– Даже не видя его, я могла сказать, что он улыбается, хотя его голос вскоре стал снова серьёзным.
– Ты напоминаешь мне кое-кого, кого я знал здесь. Она была моим другом. Когда здешние “власти” поняли, что мы друзья, её увезли. Друзья - это бронь, а они не потерпят этого тут. Ты понимаешь, что я тебе говорю?
– Я-я думаю, что да, - сказала я.
– Хорошо. Потому что я хотел бы, чтобы мы были друзьями.
Музыкальный сигнал оповестил о конце урока, и Дункан начал собирать вещи. Он собрался уходить, и я обнаружила себя, задающей следующий вопрос:
– Как её звали? Твоего друга, которого забрали?
Он остановился, и взгляд боли, который пронзил его лицо, тут же заставил меня пожалеть о вопросе.
– Шанталь, - сказал он в конце концов, он перешёл практически на шёпот.
– Я не видел её в течение года.
Что-то в его голосе заставило меня подумать,что она была больше чем другом. Но я не могла думать об этом слишком долго, в то время как я обрабатывала остальную часть сказанного им.
– Год… - повторила я эхом.
– Из-за чего ты попал сюда?
Он грустно улыбнулся.
– Не забывай, что я сказал, Сидни. О друзьях.
Я не забыла. Когда он не заговорил со мной в течение оставшегося дня и вместо этого болтался с другими бросающимися в глаза и хихикающими заключёнными, я поняла. Он не мог уделить мне внимание, только не когда наши сокамерники и невидимые глаза алхимиков-надзирателей следили за нами. Но его слова загорелись во мне, придав мне сил. Друзья - это бронь. Я бы хотел, чтобы мы были друзьями. Я была заключена в это ужасное место, полное пыток и психического контроля… но у меня был друг - единственный друг - даже если этого никто и не знал. Это давало силы, и знание этого помогло выдержать любой урок, который был полон пропагандой против мороев, и поддержало меня, когда девушка
Наш последний урок, на самом деле, был вовсе не урок. Это было занятие, называемое “временем причастия”, и это занятие проводилось в кабинете, который назывался святилищем, где по-видимому проводилась и воскресная церковная служба. Я заметила это, потому что это значило, что у меня будет время, которое я проведу в спокойствии. Это был красивый кабинет с высокими потолками и деревянными скамьями. При этом ни единого окна. Видимо они серьёзно пододошли к тому, чтобы исключить любой вариант побега, или, может быть, просто вид солнца и неба мог бы нас взбадривать.
Одна стена храма была вся в надписях, и , когда остальные заключенные вошли строем, я задержалась напротив нее. Здесь, на окрашенных белых кирпичах, были собственноручные записи тех, кто был тут до меня. Некоторые были короткими, вплоть до “простите меня” и “я нагрешил”. Другие были целыми абзацами с подробным осознанием злодеяний и того, как их авторы жаждали спасения. Какие-то были подписаны, какие-то анонимны.
– Мы называем ее Стеной Истины,- сказала Шеридан, подходя ко мне с планшетом.
– Иногда людям становится легче, когда они признаются в своих грехах на ней. Возможно, Вам тоже хочется?
– Может позже,-сказала я
Я последовала за ней к стульям, выставленным кругом подальше от скамей. Все рассаживались, и она никак не прокомментировала, когда люди, сидящие ближе всего ко мне, стремительно отодвинули свои стулья на несколько дюймов подальше. Время причастия - это тип групповой терапии, и Шеридан заняла круг описанием того, что каждый из нас достиг сегодня. Эмма говорила первой.
– Я осознала, что, хоть я и достигла прогресса в восстановлении моей души, мне предстоит еще долгий путь для достижения совершенства. Наибольший грех отступает, и я буду продолжать движение вперед до тех пор, пока полностью не погружусь в свет.
Дункан, сидящий рядом с ней, сказал:
– У меня есть прогресс в искусстве. Сегодня, когда урок начался, я не думал, что у меня получится что-нибудь стоящее. Но я был не прав.
Когда заговорила девушка, сидящая рядом с ним, соблазняющее меня желание улыбнуться резко оборвалось:
– Я поняла сегодня, как же я рада, что не настолько испорчена, как Сидни. Говорить о моей порядочности неправильно, но, по крайней мере, я никогда не позволяла ни одному из НИХ осквернять меня свои нечестивыми руками.
Я вздрогнула и ожидала, что Шеридан начнёт восхвалять добродетель девушки, но вместо этого она сфокусировала свой холодный взгляд на девушке:
– Вы думаете, что правы, Хоуп? Вы думаете, что можете говорить кто хуже или лучше среди вас? Вы все здесь потому, что совершили тяжкие преступления, не забывайте об этом. Ваше неподчинение, может и не привело к такому мерзкому исходу как у Сидни, но это произошло из-за темноты внутри вас. Несоблюдение, отказ прислушаться к тем кто знает лучше… Это грех и вы столь же виновны, как и она.