Серебряные узы
Шрифт:
— Конечно, если ты считаешь, что я чем-то могу помочь. Что я должна делать?
— Я хотел бы, чтобы ты вместе со мной прошла по комнатам и посмотрела, что к чему — размеры, отделка. Посоветовала бы, что нужно сделать, чтобы вернуть им первоначальный вид…
— Но я не имею ни малейшего представления об этой работе, — возразила Джоанна.
— Пусть так, но зато у тебя есть врожденный вкус и понимание того, что и как должно выглядеть. К тому же, по-моему, ты полюбила усадьбу?
Густо покраснев, Джоанна почувствовала, что
— Да, — прошептала она.
— Не надо этого стыдиться, — мягко произнес Грант.
Джоанна не могла объяснить, что эти слезы вызваны любовью не только к дому, но и к его владельцу.
Грант продолжал:
— В конце концов, дом действительно прекрасен. Поначалу, когда я еще кипел от злости при одной мысли о прошлом, я сам себе в этом не признавался. А ты сразу поняла, что такое этот дом и чем он был долгие годы, заставив и меня оценить его по достоинству.
— Что ж, я с удовольствием тебе помогу.
— Ну вот и отлично. А теперь — ленч.
Условившись, что лишь немного перекусят, Грант и Джоанна остановили свой выбор на супе и сандвичах с креветками, и Грант пошел делать заказ. Джоанна проводила его взглядом, любуясь широкоплечей фигурой с узкой талией и легкой неторопливой походкой. Многое в Гранте восхищало ее: густые темные волосы и притягательные глаза, глубокий красивый голос, неожиданно открывшаяся мягкость. «Дурочка! Тебе все в нем нравится! Выкинь это из головы», — тут же напомнила она себе.
Мысли Джоанны вернулись к его последнему предложению. Зачем ему нужно, чтобы она осталась? Ведь если он решил привести дом в надлежащий вид, Мария тоже захочет иметь право голоса, пусть она и не имеет ни малейшего представления о стиле той эпохи.
И тут Джоанна вспомнила, что даже не знает, будут ли Грант и Мария жить после свадьбы в усадьбе? Учитывая, что сфера деловых интересов Гранта включает в себя Мексику и Соединенные Штаты, логичнее для него было бы ограничиться домами в этих двух странах. Так что, скорее всего, привести усадьбу в порядок он решил только для того, чтобы продать. И хотя эта мысль причиняла Джоанне странную боль, ее это не касалось и гадать на кофейной гуще не имело смысла.
Не спеша покончив с ленчем, Джоанна села в мощный автомобиль Гранта и откинулась на спинку роскошного кожаного кресла. Было уже достаточно жарко, но ветерок, дувший в открытые окна и люк в крыше, дарил приятное ощущение прохлады. Грант выбрал одну из извилистых дорог по направлению к Йовилю. Через некоторое время они въехали в ворота Монтакьют-Хауза — памятника старины, принадлежащего Национальному тресту. Поставив машину на стоянку, Грант сказал:
— Я просто подумал: почему бы нам с тобой не открыть для себя что-нибудь новенькое?
По извилистым дорожкам они подошли к трехэтажному каменному дому в елизаветинском стиле. Его медового оттенка стены были красиво освещены ярким солнцем; богатые фронтоны и высокие, точно колонны, трубы придавали
Кругом стоял гомон и царило радостное возбуждение: актеры в средневековых костюмах, вокруг которых тут и там сгрудились стайки школьников в старинных нарядах, показывали им, как нужно кланяться и делать реверанс. Джоанна восторженно улыбнулась и энергично закивала на вопрос Гранта:
— А ты хотела бы к ним присоединиться?
Смысл этих упражнений стал им понятен, когда Грант и Джоанна добрались до Большой галереи на последнем этаже. Собравшиеся здесь дети кланялись и приседали друг перед другом в изящном менуэте, а потом принялись чинно кружиться, образуя сложные переплетающиеся цепочки.
— Очаровательно! — прошептала Джоанна. После того как танец завершился и танцоры разошлись, они с Грантом смогли полюбоваться на портреты эпохи Елизаветы и Якова. Выйдя из дома, они уселись на траву, и Грант, мягко взяв Джоанну за плечи, заставил ее прислониться спиной к своей груди, чтобы ей легче было сидеть.
На воздухе актеры показывали пьесу об участии сэра Эдварда Фелипса, первого владельца Монтакьют-Хауза и тогдашнего спикера Палаты Общин, в Пороховом заговоре. Но с того места, где сидели Грант и Джоанна, слышно было неважно, а Джоанна и вовсе не могла ни на чем сосредоточиться, все сильнее чувствуя спиной, как бьется сердце Гранта. Она страстно желала обернуться и прильнуть к его груди, чтобы разрядить почти электрическое напряжение, рождавшееся оттого, что она была так близко от него и в то же время так бесконечно далеко. Джоанна чувствовала, как глаза ее наполняются слезами, и как раз в этот момент Грант склонился к ней. Она растерянно замигала, пытаясь скрыть слезы, но он сказал:
— Твои глаза — глубокий океан: я чуть не утонул в них, — и, наклонившись, поцеловал ее в раскрытые губы — сперва нежно, а потом крепче, словно пил нектар с цветка. Закружившись в водовороте чувств, Джоанна вплела свои пальцы в его волосы, но Грант вдруг отстранился от нее.
— Твоя рука, — сочувственно произнес он. — И потом, мне кажется, ты слишком долго сидишь на солнце. Как насчет чашечки чаю?
Эти слова отрезвили Джоанну, точно струя ледяной воды. Как смешно: ведь он сказал почти то же самое, что она сказала Малкольму, вырываясь из его объятий. И, судя по всему, с той же целью — он не хотел продолжения.
Стараясь не показывать, как глубоко уязвлено ее самолюбие, Джоанна с улыбкой согласилась выпить чаю и позволила Гранту помочь ей подняться с травы. Но свет этого дня померк, и она была рада, когда они наконец вернулись домой.
Под душем Джоанна дала волю чувствам, так что, когда за ужином они обсуждали поездку, она уже с беззаботным смехом вспоминала различные подробности, чтобы Грант ни за что не догадался, какое разочарование принес ей этот день. И еще она хотела показать ему, что его поцелуй ровным счетом ничего для нее не значит.