Серебряный город мечты
Шрифт:
Так, что даже мне хочется приподняться из-за стола и любимому начальству за спину заглянуть, увидеть скачущих следом всадников Апокалипсиса.
Удостовериться.
– Крайнова, сколько наш самый гуманный суд даёт за преднамеренное убийство с особой жестокостью? – Любош вопрошает зычно.
Громко.
И за тонкой перегородкой, что отделяет кабинет от общей комнаты – ньюсрума, на аглицкий манер, – кто-то тревожно охает.
– Любош, не пугай людей, – я хмыкаю хладнокровно, ставлю вопросительный знак, заканчивая и мысль, и статью.
И только после
Вспоминаю показательно.
Предполагаю.
– Пожизненно?
– Думаешь? – Любош фыркает воинственно, отбрасывает с глаз льняной и кудрявый чуб, склоняет голову вправо, напоминая бойцового петуха.
И жёлтый шейный платок, выбившийся из-под ворота кипенно-белой рубашки, сходство только усиливает.
– Уверена, – я подтверждаю с удовольствием.
Бросаю быстрый взгляд на часы, что показывают третий час пополудни, намекают на пропущенный обед. Но… я возвращаюсь к рассматриванию родного начальства и лучшего друга в одном лице. Пытаюсь угадать причину вселенского недовольства и острых морщинок, что собираются в уголках голубых глаз и узкими стеклами очков лишь подчеркиваются.
Напоминают про возраст и скорый день рождения.
Мой.
– Томаш такой жертвы не заслуживает… – Любош, то ли тоскливо утверждая, то ли задумчиво вопрошая, бормочет невнятно.
Даёт ответ на незаданный вслух вопрос, и сдержать смешок сложно, но я стараюсь, начинаю торжественно и руку в клятвенном жесте поднимаю:
– Нет, даже если он опять сдал материал, не расставив гачек и чарок 3 .
– Не напоминай, – главный редактор «Dandy» нервно вздрагивает, отшатывается, опускаясь наконец в кресло и переставая нависать над столом.
Вытягивает ноги, крутит носами щегольских ботинок, и объяснений, давая остыть окончательно, я терпеливо жду. Думаю, что с диакритикой после выволочки Томаш, видимо, подружился, а потому накосячил в чём-то другом.
3
Гачек (чеш. hacek «крючок») – диакритический знак, проставляемый в латинице над некоторыми буквами для передачи шипящих и мягких звуков. Чарка – диакритические знак, для передачи долготы гласных.
Не накосячить Томаш Биба не мог.
– «Сорха-и-Веласко», – Любош после пяти минут скорби, траурного молчания и гипнотизирования потолка всё же заговаривает, сообщает весомо и патетично.
Заставляет вздрогнуть уже меня.
Поскольку о ювелирном доме «Сорха-и-Веласко» последние два дня говорили даже те, кто был слишком далёк от ювелирного дела и любых украшений. Знаменитый дом со знаменитой и длинной историей, которая началась ещё в середине позапрошлого века.
И уже тогда их диковинные украшения поражали многих.
Околдовывали, развязывая кошельки.
Разоряли, но… того стоили.
И три месяца, потраченных на переговоры с представителями, секретарями,
Они окупились.
Владелец прославленного дома согласился на встречу и беседу, эксклюзивное интервью только для нашего журнала. И курьер пару недель назад доставил пригласительные на мелованной бумаге с золотым тиснением и вязью слов.
Что сплетались в выставочный зал «Фальконе», расположенный на правом берегу Влатвы и имевший негласное клеймо «для избранных», указывали уже завтрашнюю дату, и нужно было только вписать имена.
Имя.
Томаша Биба, поскольку при всех своих недостатках, кои можно было исчислять сотнями, он обладал одним, но крайне тяжеловесным достоинством: Томаш Биба был прекрасным интервьюером.
Лучшим из лучших.
Тем, кто мог разговорить слепоглухонемого, рассмешить царевну Несмеяну и выведать невзначай все тайны графа Сен-Жермена или Калиостро. Талантливый последователь Бловица 4 располагал к себе людей, очаровывал их и на откровенности толкал непринужденно и виртуозно.
4
Генрих Бловиц (1825—1902) – французский и чешский журналист, пионер жанра интервью.
И столь же виртуозно он косячил и влипал в неприятности…
– Что случилось с Томашем?! – логическую цепочку я достраиваю быстро, додумываю тревожную мысль, и глаза от гнева сужаются сами.
– Тебе короткую версию или длинную, как было изложено мне? – Любош предлагает издевательски.
Закидывает ногу на ногу, а я подпираю кулаком щёку.
Соглашаюсь на длинную.
Слушаю про очередные злоключения, которые приводят к фатальным последствиям, обеспечивают койко-местом в больнице и гипсом на ноге.
– Каких фильмов он пересмотрел, решив выпрыгнуть из окна второго этажа без последствий? Кто сказал ему, что кусты шиповника мягки для приземления?! Почему высшие силы решили покарать этого нечестивца за блуд и прелюбодеяния именно сейчас?! – Любош яростную тираду заканчивает драматично.
Надрывно.
Возводит взор к белоснежному потолку, но… ответа высших сил не дожидается, получает лишь мой приземленный вопрос:
– Кто пойдет вместо него?
– Ну…
Кривляться Любош прекращает быстро, перестает гримасничать и взгляд на меня косой и быстрый бросает.
Виноватый взгляд.
И очень понятный.
– Квета, я знаю… – он начинает, спотыкается, замолкает и снова заговаривает, – и я чувствую себя свиньей, которая манипулирует, но…
– Я пойду.
– Что? – Любош покачивается, сдёргивает торопливо очки и белоснежный платок-паше с тёмно-синей каймой из кармана пиджака достаёт.
Протирает старательно и без того чистые стёкла, щурится подслеповато и беззащитно.
И сердиться на друга детства не выходит.
Выходит только глубокий вдох.