Серебряный город мечты
Шрифт:
А Север смотрит в ответ, улыбается неловко, светлеет. И чёрные круги под глазами, что за одну бессонную ночь не появляются, становятся ещё заметней, отчётливей, заставляют меня отвести взгляд, сосредоточиться на медленно поднимающемся кофе.
Пожалуй, стоит сказать ещё раз спасибо Йиржи, раз только сейчас замечается это всё, рассматривается сызнова, узнаётся про сигареты и чёрные круги, которых у Север быть не должно.
И курить она не должна.
Выглядеть
Север другая.
Ещё вчера она казалась другой.
Прежней, безбашенной… знакомой. Той Север, что прилетала наобум первым рейсом из чёрт знает только откуда и радостно вопила на весь аэропорт, запрыгивала с разбегу, повисая на мне макакой. Той Север, что хохотала громко и беспечно, генерировала безумными идеями, тараторила взахлеб. Той Север, что готова была прыгать с тарзанки и танцевать на парапете крыши.
Той, у которой глаза полыхали жизнью.
Смехом.
И в них никогда не было такой боли.
Надломленности, от которой собственная боль отступает, прячется, заменяясь ежовой тревогой и… и Йиржи я всё же скажу спасибо, попрошу добавить, поскольку я, кажется, заслужил, упустил что-то важное.
Пропустил, пропуская очередную бутылку рома.
Идиот.
– Дим, ты… уезжай, – голос Север звучит решительно, колышет поселившуюся тишину. – Я не знаю, что наговорил тебе Йиржи, но не надо со мной… возиться.
– Я с тобой не вожусь, – я возражаю, потому что, кажется, возражать теперь моя очередь. – Я варю тебе кофе.
– Врёшь, – она констатирует, задает вопрос ради самого вопросы и не молчания, которое допускать – мы знаем оба – не стоит. – Его всё так же нельзя подавать в холодных чашках?
– Нельзя, – я соглашаюсь.
Ставлю около неё найденную в шкафу изящную чашку на не менее изящном блюдце, что в моих руках смотрится нелепо и игрушечно. И к стене плечом приваливаюсь, смотрю на солнце, кое к закату близится неумолимо, золотит просвет между домами и булыжники старинной дороги, которые помнят, должно быть, ещё королей.
– Так зачем? – Север требует.
Взирает.
Кажется совсем чужой и незнакомой в этой своей требовательности.
И правильный ответ один.
– Я подумал, что ты права, – я щурюсь на закатное солнце, грею замёрзшую враз одну руку и занывшую от фантомной боли другую о кружку, выговариваю и на настороженно слушающую Север взгляд перевожу. – Шанс, даже мизерный, использовать надо. Следует съездить к твоему профессору Вайнриху. Но ты поедешь со мной.
Так…
И вопросы, от которых она безмерно устала, я задавать не стану.
Не сегодня.
И, наверное, не завтра.
Глава 16
Апрель, 2
Прага, Чехия
Квета
Моя квартира огромна.
Просторна.
И в ней гуляет эхо.
Ветер, который из по-вечернему тёплого, пропахшего магнолиями и машинами, становится морозным и свежим, ночным. И сам приход ночи я пропускаю, не замечаю, когда солнце окончательно уплывает за горизонт, исчезает буйство красок заката, расползается тёмная синь отдельных мазков на всё полотно небосвода.
И кажется, что Прага замирает.
Засыпает под шелест Влтавы.
Обманчивое впечатление, но… сегодня мне нравится так думать. И не думать о завтра и о том, что в нём будет, мне нравится.
Пусть лучше будет холодная ночь.
Почти тишина.
Айт, который чувство одиночества у меня крадет, лежит рядом, греет, и лобастую голову под мою руку он подставляет. Жмурится довольно, и разбираться умеют ли в самом деле собаки жмуриться, а тем более довольно, мне не хочется.
Мне нравится думать, что этот собакен умеет.
Он умный.
И он собакен, сколько бы Дим не морщился и не требовал не издеваться над русским языком в целом и псом в частности, но… Айт – собакен.
А Дим – зануда.
Правильный зануда, с которым в огромной квартире мне тесно.
Мало места в том доме, где всегда, по словам Фанчи, можно было потеряться, скрыться за широкими дверями, затеряться в комнатах с высокими потолками, не пересекаться месяцами при желании.
Вот только мы пересекались.
Натыкались.
Сталкивались, чтобы тут же разойтись, а через пять минут вновь столкнуться. Остановиться и вглядеться, читая вопросы в глазах.
«Ты, правда, приехал?»
«Ты, правда, считаешь, я мог не приехать?»
Да.
И нет.
И, наверно, наверное.
Ты мог, ты должен был не приезжать.
Я ведь стрекоза, ходячая неприятность, которой давно пора взрослеть, быть серьёзной, решать самостоятельно проблемы и не навешивать к тому же оные проблемы ещё и на окружающих, не впутывать близких.
Конец ознакомительного фрагмента.