Серебряный город мечты
Шрифт:
Правда, кусает.
И все мысли от этого вновь отключаются.
Остаются только звуки, прикосновения, движения, что с сотворения мира известны, не новы, но так необходимы и важны, чтобы жить. И чувствовать, ощущать каждый поцелуй на коже, жадный взгляд, горячее дыхание.
Чтобы после устроить затылок на его груди и улыбнуться, когда обнимут.
Переплетут свои ноги с моими.
— Пан Ярослав, живущий этажом ниже, милейший и добрейший профессор богословии, но нас он проклянет.
— Обязательно, —
— Какое великодушие… — я тяну восторженно.
Отстраняюсь под недовольное ворчание, чтобы до кранов дотянуться, открыть их и пены плеснуть.
И что будет дальше между нами и сколько станется этих месяцев у нас, я пока думать не хочу.
И не буду.
Я лучше повторю, запрокинув голову, вопрос про Герберта.
— Мы? — Дим переспрашивает рассеянно, поднимает руку, чтобы нос, оставляя на нём белоснежные клочья пены, почесать. — Мы завтра сходим к нашему доблестному лейтенанту Буриани и всё ему расскажем. Холмса и Ватсона из нас с тобой не вышло, Север.
Не вышло.
И, наверное, это только в фильмах и книгах у простых смертных легко и просто получается решать сложные загадки и раскрывать жуткие преступления. Наше же расследование настоящего никуда не движется, зашло в тупик.
Непонятно, как отыскать соседку Герберта.
Или его помощника, который в неизвестное направление уехал. Он ведь тоже мог что-то знать, рассказать, он вместе с Гербертом сидел над историей Вальберштайнов. Он мог быть посвящен в историю Альжбеты.
Или нет?
Стал бы при всей своей осторожности пан Герберт рассказывать кому-то про дневник и город? Кого он называл чудовищем?
И кто такой — самое главное — «племянник»?
Точно не Марек, Алехандро или Любош, а потому не их пан Герберт испугался в «Айлес», когда отдавал мне куклу, и тем более не Агу. Тогда кого или чего? Почему он сбежал? Что-то же там произошло, была причина, по которой он ушёл и которая от меня ускользает, не дает покоя, заставляя раз за разом вспоминать, прокручивать в голове и попутно чертыхаться, что камер в «Айлес» нет.
— Про дневник мы не расскажем, — я выдвигаю условием или просьбой, поворачиваюсь, чтобы в глаза ему заглянуть. — Пожалуйста. Димыч.
Всё же я прошу.
А он кивает.
У нас ведь есть что рассказать полиции и без записей Альжбеты, в которых так много личного и сокровенного, в которых самые-самые мечты, горечь, страх, радость. Я не готова отдавать это кому-то ещё, давать терзать и разбирать на составляющие.
Хватит и того, что её дневник читал пан Герберт, а сейчас мы… почти дочитали и расшифровали. И до последней, обрывчатой, записи осталось всего пять страниц.
— Обещаю, — он говорит серьёзно.
Дёргает
Несерьёзно.
И улыбается Дим до морщин в уголках глаз:
— У тебя волосы вьются, Север.
— Почему Север?
— Глаза. Они переменчивы, как северное сияние, — он не убирает руки, водит пальцами по щекам, бровям, очерчивает их. — И горят так же ярко.
— А я тебя бесила Димитрием, — я знаю, и вместо вопроса поэтому звучит утверждение. — Тебя раздражало это имя.
— Ты его стеной между нами каждый раз ставила, — Дим морщится.
Добирается руками до затылка.
И шеи.
И цепочку он неожиданно поддевает, приподнимает, ведя по ней до самого камня.
— Ты не сняла.
— А ты только заметил, — я заявлю ехидно, собираюсь добавить что-нибудь ещё, чтоб так не смотрел, но вместо этого признаюсь, сознаюсь, когда своим лбом он к моему прижимается. — Я хотела снять вчера, выкинуть.
— Не выкинула.
— Нет.
— Тогда возьмешь, в комплект? — Дим интересуется севшим голосом, будто взволнованным, будто боится или переживает.
— Что? — я спрашиваю удивленно.
Смотрю, как он отстраняется, чтобы через край ванны перевеситься, дотянуться до брюк, из кармана которых чёрный футляр вытряхивается.
Протягивается мне.
— Я купил в Кутна-Горе, в лавке старого антиквара. Он уверял, что браслет был сделан ещё по эскизам его прадеда. Правда, на этот раз серебро.
Да.
Две серебряные саламандры, смотрящие друг на друга. Саламандры, которые с огнем связаны, которые на нашем гербе изображались, были на перстни-печатки бабички. И теперь у меня есть собственные саламандры.
Я протягиваю руку, чтобы Дим помог.
Надел.
— Flagror non Consumor, — я проговариваю, переводя взгляд с них на Дима, перевожу и объясняю. — Горю, но не сгораю. Девиз панов из Рожмильта. Ты чего… так…
— Ничего, — Дим, покачнув головой, сгребает меня в охапку.
Целует.
И, правда, ничего…
Глава 46
Лето 1565
Гора Кутна, Чешское королевство
Записи Альжбеты из рода Рудгардов
Февраль 18-го числа
Церковь учит нас добродетели целомудрия и говорит Она нам: «Не прелюбодействуй», ибо владеет раб Божий страстями своими, оставаясь чистым и в деяниях, и в помыслах, и в желаниях своих. Нельзя нарушать одну из данных нам заповедей. Нельзя забывать слова Матфея, что если правый глаз твой соблазняет тебя, то вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.
Нельзя, нельзя, нельзя…