Серебряный век. Лирика (сборник)

Коллектив авторов

«Все тот же сон, живой и давний…»

Все тот же сон, живой и давний, Стоит и не отходит прочь: Окно закрыто плотной ставней, За ставней – стынущая ночь. Трещат углы, тепла лежанка, Вдали пролает сонный пес… Я встал сегодня спозаранку И мирно мирный день пронес. Беззлобный день так свято долог! Все – кроткий блеск, и снег, и ширь! Читать тут можно только Пролог Или Давыдову Псалтирь. И зной печной в каморке белой, И звон ночной издалека, И при лампадке нагорелой Такая белая рука! Размаривает и покоит, Любовь цветет проста, пышна, А вьюга в поле люто воет, Вьюны сажая у окна. Занесена пургой пушистой, Живи, любовь, не умирай! Настал для нас огнисто-льдистый, Морозно-жаркий, русский рай! Ах, только б снег, да взор любимый, Да краски нежные икон! Желанный, неискоренимый, Души моей давнишний сон! Август 1915

Бисерные

кошельки

I

Ложится снег… Печаль во всей природе. В моем же сердце при такой погоде, Иль в пору жарких и цветущих лет Печаль все о тебе, о мой корнет, Чью прядь волос храню в своем комоде. Так тягостно и грустно при народе, Когда приедет скучный наш сосед! Теперь надолго к нам дороги нет! Ложится снег. Ни смеха, ни прогулок нет в заводе, Одна нижу я бисер на свободе: Малиновый, зеленый, желтый цвет, – Твои цвета. Увидишь ли привет? Быть может, ведь и там, в твоем походе Ложится снег!

II

Я видела, как в круглой зале Гуляли вы, рука с рукой; Я слышала, что вы шептали, Когда, конечно, вы не ждали. Что мной нарушен ваш покой. И в проходной, на геридоне, Заметила я там письмо! Когда вы были на балконе, Луна взошла на небосклоне И озарила вас в трюмо. Мне все понятно, все понятно, Себя надеждой я не льщу!.. Мои упреки вам не внятны? Я набелю румянца пятна И ваш подарок возвращу. О, кошелек, тебя целую; Ведь подарил тебя мне он! Тобой ему и отомщу я: Тебя снесу я в проходную На тот же, тот же геридон! 1912

Дом

Какая-то лень недели кроет, Замедляют заботы легкий миг, – Но сердце молится, сердце строит: Оно у нас плотник, не гробовщик. Веселый плотник сколотит терем. Светлый тес – не холодный гранит. Пускай нам кажется, что мы не верим: Оно за нас верит и нас хранит. Оно все торопится, бьется под спудом, А мы – будто мертвые: без мыслей, без снов… Но вдруг проснемся пред собственным чудом: Ведь мы все спали, а терем готов. Но что это, Боже? Не бьется ль тише? Со страхом к сердцу прижалась рука… Плотник, ведь ты не достроил крыши, Не посадил на нее конька! 1916

«Не губернаторша сидела с офицером…»

Не губернаторша сидела с офицером, Не государыня внимала ординарцу, На золоченом, закрученном стуле Сидела Богородица и шила, А перед ней стоял Михал-Архангел, О шпору шпора золотом звенела, У палисада конь стучал копытом, А на пригорке полотно белилось. Архангелу Владычица сказала: «Уж, право, я, Михайлушка, не знаю, Что и подумать. Неудобно слуху. Ненареченной быть страна не может. Одними литерами не спастися. Прожить нельзя без веры и надежды И без царя, ниспосланного Богом. Я женщина. Жалею и злодея. Но этих за людей я не считаю. Ведь сами от себя они отверглись И от души бессмертной отказались. Тебе предам их. Действуй справедливо». Умолкла, от шитья не отрываясь. Но слезы не блеснули на ресницах, И сумрачен стоял Михал-Архангел. А на броне пожаром солнце рдело. «Ну, с Богом!» – Богородица сказала, Потом в окошко тихо посмотрела И молвила: «Пройдет еще неделя, И станет полотно белее снега».

Максимилиан Волошин (1877–1932)

Когда время останавливается

1

Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо. Вечность лишь изредка блещет зарницами. Время порывисто дует в лицо. Годы несутся огромными птицами. Клочья тумана – вблизи… вдалеке… Быстро текут очертанья. Лампу Психеи несу я в руке – Синее пламя познанья. В безднах скрывается новое дно. Формы и мысли смесились. Все мы уж умерли где-то давно… Все мы еще не родились. <15 июня 1904. St. Cloud>

2

Быть заключенным в темнице мгновенья, Мчаться в потоке струящихся дней. В прошлом разомкнуты древние звенья, В будущем смутные лики теней. Гаснуть словами в обманных догадках, Дымом кадильным стелиться вдали. Разум запутался в траурных складках, Мантия мрака на безднах земли. Тени Невидимых жутко громадны, Неосязаемо близки впотьмах. Память – неверная нить Ариадны – Рвется в дрожащих руках. Время свергается в вечном паденье, С временем падаю в пропасти я. Сорваны цепи, оборваны звенья, Смерть и Рожденье – вся нить бытия. <Июль 1905>

3

И день и ночь шумит угрюмо, И день и ночь на берегу Я бесконечность

стерегу Средь свиста, грохота и шума. Когда ж зеркальность тишины Сулит обманную беспечность, Сквозит двойная бесконечность Из отраженной глубины. <1903>

4

Валерию Брюсову По ночам, когда в тумане Звезды в небе время ткут, Я ловлю разрывы ткани В вечном кружеве минут. Я ловлю в мгновенья эти, Как свивается покров Со всего, что в формах, в цвете, Со всего, что в звуке слов. Да, я помню мир иной – Полустертый, непохожий, В вашем мире я – прохожий, Близкий всем, всему чужой. Ряд случайных сочетаний Мировых путей и сил В этот мир замкнутых граней Влил меня и воплотил. Как ядро, к ноге прикован Шар земной. Свершая путь, Я не смею, зачарован, Вниз на звезды заглянуть. Что одни зовут звериным, Что одни зовут людским – Мне, который был единым, Стать отдельным и мужским! Вечность с жгучей пустотою Неразгаданных чудес Скрыта близкой синевою Примиряющих небес. Мне так радостно и ново Все обычное для вас – Я люблю обманность слова И прозрачность ваших глаз. Ваши детские понятья Смерти, зла, любви, грехов – Мир души, одетый в платье Из священных лживых слов. Гармонично и поблёкло В них мерцает мир вещей, Как узорчатые стекла В мгле готических церквей… В вечных поисках истоков Я люблю в себе следить Жутких мыслей и пороков Нас связующую нить. Когда ж уйду я в вечность снова? И мне раскроется она, Так ослепительно ясна, Так беспощадна, так сурова И звездным ужасом полна! <1903. Коктебель>

«Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя…»

Одилону Рэдону

Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя Лизнуло мне лицо и скрылось без следа… Лишь вечность зыблется ритмичными волнами. И с грустью, как во сне, я помню иногда Угасший метеор в пустынях мирозданья, Седой кристалл в сверкающей пыли, Где Ангел, проклятый проклятием всезнанья, Живет меж складками морщинистой земли. 1904

Гроза

Див кличет по древию, велит послушати Волзе, Поморью, Посулью, Сурожу…

Запал багровый день. Над тусклою водой Зарницы синие трепещут беглой дрожью. Шуршит глухая степь сухим быльем и рожью, Вся млеет травами, вся дышит душной мглой. И тутнет, гулкая. Див кличет пред бедой Ардавде, Корсуню, Поморью, Посурожью – Земле незнаемой разносит весть Стрибожью: Птиц стоном убуди, и вста звериный вой. С туч ветр плеснул дождем и мечется с испугом По бледным заводям, по ярам, по яругам… Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло… То, Землю древнюю тревожа долгим зовом, Обида вещая раскинула крыло Над гневным Сурожем и пенистым Азовом. 1907

«Как Млечный Путь, любовь твоя…»

Как Млечный Путь, любовь твоя Во мне мерцает влагой звездной, В зеркальных снах над водной бездной Алмазность пытки затая. Ты – слезный свет во тьме железной, Ты – горький звездный сок. А я – Я – помутневшие края Зари слепой и бесполезной. И жаль мне ночи… Оттого ль, Что вечных звезд родная боль Нам новой смертью сердце скрепит? Как синий лед мой день… Смотри! И меркнет звезд алмазный трепет В безбольном холоде зари. Март 1907 Петербург

Солнце

Святое око дня, тоскующий гигант! Я сам в своей груди носил твой пламень пленный, Пронизан зрением, как белый бриллиант В багровой тьме рождавшейся вселенной. Но ты, всезрящее, покинуло меня, И я внутри ослеп, вернувшись в чресла ночи. И вот простерли мы к тебе – истоку Дня – Земля – свои цветы и я – слепые очи. Невозвратимое! Ты гаснешь в высоте, Лучи призывные кидая издалека. Но я в своей душе возжгу иное око И землю поведу к сияющей мечте! 1907 Петербург

Полдень

Звонки стебли травы, и движенья зноя пахучи. Горы, как рыжие львы, стали на страже пустынь. В черно-синем огне расцветают медные тучи. Горечью дышит полынь. В ярых горнах долин, упоенных духом лаванды, Темным золотом смол медленно плавится зной. Нимбы света, венцы и сияний тяжких гирлянды Мерно плывут над землей. «Травы древних могил, мы взросли из камней и праха, К зною из ночи и тьмы, к солнцу на зов возросли. К полдням вынесли мы, трепеща от сладкого страха, Мертвые тайны земли. В зное полдней глухих мы пьянеем, горькие травы. Млея по красным холмам, с иссиня-серых камней, Душный шлем фимиам – благовонья сладкой отравы – В море расплавленных дней». 1907