Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.
Шрифт:
«Что-то арабское было в Коке, и не только в смуглости лица и в каком-то своеобразном блеске глаз, но и в сложении, во всей его повадке, в его чрезвычайной живости и подвижности, в чем-то жгучем и бурном, что сразу проявлялось, как только он чем-либо заинтересовывался, да и в манере относиться к людям не было ничего славянского или германского, скандинавского, словом – арийского или европейского. Первое время Кока Врангель немного пугал меня своим чрезмерным натиском. Он относился к человеку, который был ему нужен, как к крепости, имеющей быть взятой в кратчайший срок. Он „штурмовал людей на суворовский лад“. Да и смеялся Кока совершенно по-особенному, несколько по-дикарски – уж очень откровенно, уж очень бесцеремонно. А смеяться он любил, что, между прочим,
…Одна черта мне была особенно мила в Коке Врангеле. Принадлежа по фамилии к высшему обществу, он не обнаруживал и тени какой-либо спеси или хотя бы снобизма в стиле jeunesse doree [франц. золотой молодежи. – Сост.]…Он и получасом не пожертвовал бы для какого-либо монденного сборища и для пустого перемалывания светских сплетен, зато любое художественное дело забирало его целиком.
…Особенно развернулся Н. Н. Врангель во время издания сборника „Старые годы“, начавшего выходить с 1907 г. Инициатива этого сборника принадлежала не ему, а Василию Андреевичу Верещагину, а очень большие средства, на то потребные, дал Петр Петрович Вейнер, но с самого начала Врангель был притянут к делу, и очень скоро именно он сделался настоящей душой, заводилой и вдохновителем этой прекрасной затеи, не говоря уже о том, что именно его авторству принадлежит значительное число наиболее интересных изысканий, в которых под формой археологической научности у него всегда пробивается какое-то более жизненное, иногда даже сентиментальное и поэтическое начало.
…Еще одной симпатичной чертой Врангеля было отсутствие в нем всякого тривиального самолюбия. Возможно, что и он когда-то мечтал „стать Наполеоном или Александром Македонским“, но то вместе с другими чисто ребяческими бреднями испарилось бесследно. В позднейшие же времена Врангель едва ли таил в себе какие-либо чисто карьерные замыслы. В своей неистовой деятельности он был совершенно бескорыстен. Это был дилетант в самом благородном понимании слова; он служил искусству для искусства.
Врангель скончался, находясь во время первой мировой войны в качестве добровольца на санитарном фронте, от острого воспаления почек. Произошло это далеко от Петербурга, и весть об его кончине поразила всех своей полной неожиданностью. Но мне кажется, что сам он чувствовал в себе того гложущего червя, который так рано подточил его физические силы. Именно этим сознанием своей ранней обреченности можно объяснить то, что Врангель находился всегда в состоянии чрезвычайной возбужденности, какой-то спешки; его точно что-то нудило торопиться, чтобы успеть все сделать, что он себе наметил. Что-то тревожное и беспокойное было и в его взоре, что-то особенно порывистое в движениях. А может быть, подгоняло его и то чувство, которое, как я уже говорил, руководило, но в темпе менее „ударном“, и мной, и некоторыми нашими друзьями, т. е. ощущение близости какого-то конца всей той культуры, продуктом которой мы были сами и служить на пользу которой мы считали своим радостным долгом» (А. Бенуа. Мои воспоминания).
«Являлось почти загадкой для всех, знавших Врангеля, когда, в сущности, он работал? Его видели на всех балах, премьерах, в вернисажах, в заседаниях, в любительских спектаклях и задавали ему вопрос, когда же он пишет свои книги, работает в библиотеках и архивах? А между тем плоды его деятельности были обильны и значительны: появлялись книги за книгами, он писал много серьезных статей, предисловий к каталогам выставок, организовал ряд выставок картин, которые требовали громадной работы, а главное,
«Его походка, беспечная, его глаза, несколько косящие, рассеянные, его рукопожатие, вялое, как-то сбоку, точно вскользь, – как все это не вяжется с неуклонной стойкостью в работе, с внимательным наблюдением жизни, с тою дружеской радостью, которую он проявлял при встречах, хотя тут же ее спешил высмеять каким-нибудь скептическим приветствием. Кто бы мог в этой „фланирующей“ походке угадать упорного работника? Но дело в том, что само упорство его было какое-то „фланирующее“; в его работе была вялость, как будто он не держал ее, а только прикасался к ней. Никогда его фигура, ни его речь не давали впечатления устремленности в точку. Когда он попадался мне на улице, всегда казалось, что он только гуляет. Меня всегда удивляло, когда он мне говорил при встрече: „Мне надо туда-то или туда-то“. Мне казалось естественнее, что он скажет, как Марья Антоновна Хлестакову: „Я никуда не шла“. Один из близких его друзей говорил мне: „Я удивляюсь, когда Врангель находил время работать“. С таким же правом можно было, зная количество его работы, спросить себя: когда Врангель отдыхает?» (С. Волконский. Мои воспоминания).
«Врангель хорошо владел пером, – умел писать как профессиональный литератор, и это свойство резко отличает его от многих его товарищей по „Старым годам“, от их казенного, дубоватого, сухого слога. Русские искусствоведы, вообще говоря, пишут плохо, мало думают о форме, все они до странности „не литературны“. Не говорю о Бенуа, Пунине, Эфросе и еще некоторых исключениях – это „одиночки“ в полчище „протоколистов“. Врангель, повторяю, заслуживает почтенного звания „писатель“. Пусть порою сентиментальны его лирические излияния, пусть порою слишком расплывчаты и повторны его характеристики, – в целом это все-таки настоящая литература, и за ней чувствуется большое культурное достояние» (Э. Голлербах. Русская художественная критика).
ВРУБЕЛЬ Михаил Александрович
Живописец, график, театральный художник, иллюстратор. В 1900–1906 неизменный участник выставок объединения «Мир искусства». Живописные полотна «Демон сидящий» (1890), «Испания» (1894), «Гадалка» (1895), «Пан» (1899), «К ночи» (1900), «Царевна-Лебедь» (1900), «Сирень» (1900), «Демон поверженный» (1902), «Шестикрылый серафим» (1904), декоративные панно «Микула Селянинович» (1896), «Принцесса Греза» (1896), «Богатырь» (1898) и др. Одно из последних неоконченных произведений – портрет В. Брюсова (1906).
«О Врубеле что писать? Высоко летит, только пафос чрезмерный, не наш, не человеческий пафос… Каждый мазок – величие, краска черная, а в глубине ее тон царственной жизни; главное же, ни капли фальши – торжественно, искренно, как за обедней, и жизни, жизни – в каждом наималейшем прикосновении кисти, море жизни, сумасшедшей, дикой и, может быть, даже ненужной, излишней, но что сделаешь, горит душа и нет покоя; сама, может быть, знает, что испепелит огонь, а не может; сил нет удержать, пылает, как солнце…» (Н. Пунин. Мир светел любовью. Дневники. Письма).
«По рассказам я рисовал себе его замкнутым, чуть таинственным гордецом, а вместо того я застал милого, простого, приветливого и необычайно отзывчивого человека. Да и наружность его, начиная с небольшого роста и с черт лица, со светлой, клинушком остриженной бородкой, почему-то производившей впечатление „француза“ (и в говоре его, в его легком картавленье слышалось тоже нечто „французское“) – все это отнюдь не внушало какого-либо „почтения“, однако в то же время оно очаровывало» (А. Бенуа. Мои воспоминания).