Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. Том 3. С-Я
Шрифт:
Большой, спокойный, свежий, с темными живыми глазами, с колоссальной выдержкой в словах, жестах, поправках самых плохих работ.
Каким стальным терпением надо было обладать, чтоб проводить дисциплину и умение работать среди избалованных, лощеных лицеистов… стилизованных, эстетных девиц… С другой стороны – среди анархиствующей, взъерошенной противоречиями, голодной интеллигенции… Все мы воображали, что имеем свои взгляды на задачи искусства, на роль живописи в русской действительности.
…И вот в такой атмосфере Константин Федорович стоял среди толпы своих учеников с дирижерской палочкой, на которой четко сверкало: „жизненная правда“. Все должны были научиться рисовать фигуру „с
…„Первое: научитесь сперва всему, тогда и проявляйте свои вкусы и свое лицо. Второе: окружающий вас мир дает неисчерпаемый материал для наблюдения. Умение видеть – самое главное. Я учу вас средствам передавать это видение“, – твердил он неустанно» (Н. Серпинская. Флирт с жизнью).
«Константин Федорович почти никогда не учил показом, зато он имел исключительный дар заставлять учеников видеть натуру, изучать ее и с полуслова понимать, чего добивается учитель.
– Хорошо, – говорил он своим тихим, вкрадчивым голосом, склоняясь над рисунком ученика, – и пропорции верны, и сходство есть, но нет самого главного – характерности. Посмотрите-ка повнимательнее на это лицо. Каждый человек имеет свои особенности. Вот этот, он весь составлен из цилиндров – и нос у него цилиндрический, и губы, и веки, и даже щеки, да и вся голова – цилиндр. А другой весь состоит из треугольников или квадратов. Подобные лица можно изображать одними геометрическими фигурами – это и делают кубисты, но тогда это не рисование, а черчение. Это отказ от искусства. Это примитив. В том-то и состоит задача – передать характерность и сохранить мягкость и благородство рисунка» (Ю. Бахрушин. Воспоминания).
«Юон всегда крепок, силен, нов. Нельзя его ограничить русской провинцией или русской природой, в нем есть русская жизнь во всей полноте. Юоновские кремли, Сергиева лавра, монастыри и цветная добрая теплота есть жизнь русская. Сами космические размахи его композиций тоже являются отображением взлетов мысли русской. Краски, построение картин, свежая техника всегда радуют.
…В характеристике Юона правильно указан его оптимизм. Такой мастер, как Юон, по природе своей, конечно, всегда будет оптимистом. Никакие сложности не смогут поколебать путь Юона. Наоборот, из всего комплекса он опять найдет тот синтез оптимизма, который сделает его картины и реальными, и вдумчивыми, и улыбающимися в красках цветочного луга» (Н. Рерих. Из литературного наследия).
ЮРЕНЕВА Вера Леонидовна
Драматическая актриса. На сцене с 1902. Роли: Бронка («Снег» Пшибышевского, 1904), Регина («Привидения» Ибсена, 1904), Нора («Нора» Ибсена, 1909) и др. В 1911–1917 – актриса театра Незлобина.
«Юренева обладала прелестной внешностью – небольшого роста, блондинка с раскидистой прической, с особой манерой растягивания фраз – с какой-то „падающей“ интонацией. Если Жихарева и Рощина-Инсарова чеканили фразу, Юренева искала во фразе незаконченность, и движения ее казались рваными, капризными, внезапными. Ее обожали все современные женщины. Рощину-Инсарову и Жихареву ценили как актрис, но идеалом зрительниц стала Юренева – загадочная, неожиданная. Именно такие загадочные женские натуры ей особенно удавались. Поэтому ее считали лучшей исполнительницей героинь Арцыбашева и Пшибышевского, с грехом, заложенным в них, при незыблемой их внутренней
ЮРКУН Юрий Иванович
Прозаик, художник-дилетант. Роман «Шведские перчатки» (Пб., 1914; предисл. М. Кузмина), повесть «Дурная компания» (Пб., 1918; рис. Ю. Анненкова). В начале 1920-х входил в группу «эмоционалистов». Друг М. Кузмина. Погиб в ГУЛАГе.
«Юркун несколько выше среднего роста. Чуть-чуть сутулится, как человек, никогда не занимающийся гимнастикой. Элегантность невыправленного и размагниченного „шпака“, если употреблять термины, которые я еще не успел оставить в то время!
Глуховатый голос, сообщающий некоторую интимность. Смеется более зло и с недоброй шуткой, – этим и отличается от веселой смешливости Михаила Алексеевича [Кузмина. – Сост.].
С болезненной приглушенностью цвета лица человека комнатного, не привыкшего к сильному солнцу!
Старенький пиджачок, хорошо на нем сидящий, галстук, мастерски повязанный бабочкой, жемчужно-серого цвета, с тонкими белыми еле заметными полосками! А в середине, пересекая все жемчуга и все чертежно-белые полоски, идет темная полоса неизъяснимого цвета. Это цвет… буревых туч на полотнах Тернера, изображающих кораблекрушения.
Галстук подобного изыска придает некоторую „орхидейность“ его носителю.
Английский магазин на Невском… 13-й год! Разве можно купить такой галстук в ином месте?!
…Юркун не был какой-то „Второй“ большого поэта или его сколком-подголоском. Нет. Его суждения, какие-то острые словечки были не только самостоятельными, но и сам Михаил Алексеевич постоянно обращался к Юркуну с ласковой улыбкой и спрашивал:
– А вам, Юрочка, что больше нравится?.. Этот рисунок или вот этот?
Именно эти два человека вместе составляли общий „настрой“ нашей встречи.
Два мальчика, вырвавшиеся на свободу от старших, – это верно, но эти „мальчики“ были чужды какой-то позы, хотя бы в самых миллидольных дозах! Предельная правда с самим собою и с людьми, которые к ним пришли.
„Мальчишеское дружество“, тепло и простота, чего обыкновенно не удается „взрослым“ при первом знакомстве, которое всегда сопровождается и некоторой натянутостью, а то и позой, – этот дар искренности совершенно очаровывал» (В. Милашевский. Тогда, в Петрограде).
«Пришлось быть как-то по поручению клуба [закрытый клуб деятелей искусств „Медный всадник“. – Сост.] у Юрия Юркуна, который поразил меня, показав две этажерки, заполненные томами его произведений. А сейчас никто о нем не вспоминает» (Л. Рубанов. Клуб «Медный всадник»).
«Вихревой блеск описаний, восторженная нежность к жизни, природе и людям, патетизм лирических рассуждений, эмоциональность фабулы и способность показывать каждый предмет, каждое слово со всех сторон, в трех измерениях – еще не оцененные достаточно свойства прозы Юр. Юркуна, может быть наиболее своеобразной из современной прозы» (М. Кузмин. Условности: Статьи об искусстве).