Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. Том 3. С-Я
Шрифт:
Началось это года три назад. Вычитал в календаре или в отделе „Смесь“ сведение, доселе ему неизвестное, о том, что воздух имеет вес. Это, и особенно огромные цифры, его поразило. Достал какую-то популярную книжку на эту тему, внимательно перечел. Несколько дней потом ходил молчаливый, задумчивый. После и началось „это самое“.
– Кровь-то, кровь – сопротивляется, приливает…
Фофанова возили по докторам, те слушали, стукали, ничего не нашли. Все-таки его лечили, даже в Гагры ездил он на счет А. Суворина, в „Новом времени“ которого сотрудничал. Почему именно в Гагры – неизвестно. Знаю только, что в Гаграх Фофанов страшно скучал, сначала, как обещал докторам, держался. Потом – сорвался, запил, по своему обыкновению, вмертвую.
Фофанов боится одиночества. Но, собственно, бояться ему нечего. В одиночестве ему редко приходится оставаться. Шесть человек детей, жена, он сам, не считая кота, собаки, бесчисленных канареек, – все ютятся в двух маленьких комнатах. Кроме этого, так сказать, коренного населения, в квартире Фофанова еще постоянно толкутся гости.
Гости самые разные. Околоточный из соседнего участка, хозяин пивной на углу напротив, какой-то сухонький старичок, бывший вице-губернатор, отдаленный от этого своего потерянного величия несколькими годами арестантских рот, толстая булочница, поклонница поэзии, снабжающая Фофанова хлебом и не требующая по счетам, какие-то студенты, какие-то просто оборванцы… Приходят и друзья писателя, поэты „старой школы“.
…Читает он прекрасно, сдержанно, отчетливо, дрожащим, но звучным голосом. От стихов Фофанова в его чтении, даже от неудачных стихов, всегда что-то „распространяется“. Какое-то величие неосуществленное, невоплотившееся и все-таки веющее между строк. Читает он долго, словно забывшись.
…Фофанов писал:
Я и сам хочу в могилуИ борьбе своей не рад.И бреду я через силу,Кое-как и невпопад.Тема эта бесконечно варьируется в его стихах – „Устал“, „Не хочу больше“, „Хочу в могилу“. И в разговорах он постоянно повторял то же: „Не хочу“, „Не могу“, „Устал“.
Но перед самой смертью в нем со страшной силой проснулось желание жить, дикое сопротивление перед этой, уже раскрытой для него могилой. „Не хочу, не хочу, не хочу умирать“, – повторял он непрерывно, точно заклинание. С этим страстным „не хочу“ на губах он и умер. В агонии ему мерещился Брюсов с когтями и хвостом, он рвался с постели, чтобы вступить с ним в единоборство. Трое мужчин едва его удерживали. Перед смертью в нем – человеке довольно тщедушном – проснулась необыкновенная физическая сила: он рвал в клочья толстые полотняные простыни, согнул край железной кровати…» (Г. Иванов. Китайские тени).
ФУДЕЛЬ Иосиф Иванович
Православный священник, русский религиозный писатель, корреспондент и последователь идей К. Леонтьева, выступивший впоследствии (в 1912) как редактор-составитель его произведений в собрании сочинений, изданном В. Саблиным. За тридцать лет литературной деятельности (с 1886) участвовал в восемнадцати изданиях и опубликовал около 250 статей и брошюр. Первый раз попал в Оптину пустынь в 1888. В 1892 был переведен в Москву – священником церкви Бутырской тюрьмы. В мае 1908 предпринял своими силами и средствами издание «Приходского вестника», печатного органа для общения священника с приходом. Публикации в журналах и газетах «Русское дело», «Благовест», «Русское слово», «Русское обозрение», «Русский вестник», «Московские ведомости». Книги «Письма о современной молодежи и направлениях общественной мысли» (М., 1887), «Наше дело в Северо-Западном крае» (М., 1893), «Основы церковноприходской жизни» (М., 1894), «Народное образование и школа» (М., 1897), «О значении церковной дисциплины» (М., 1900) и др.
«Священник
«В краткой форме можно было бы так охарактеризовать всю совокупность его пастырской, проповеднической, литературной и школьной деятельности: апология чистого христианства.
…Когда Розанов летом 1917 года приезжал в Москву и был у нас, он за чайным столом сказал со свойственной ему непосредственностью: „А вы, отец Иосиф, литературный пустоцвет“. Отец мне рассказал это и с добродушной улыбкой добавил: „Он, конечно, совершенно прав“. Дело отца было в другом: в живом общении с людьми для христианского на них воздействия и человеческой им помощи» (С. Фудель. Воспоминания).
Х
ХАБИАС Хебеб
Поэтесса. Стихотворные сборники «Стихетты» (М., 1922, оформление И. Клюна), «Стихи» (М., 1926).
«Самой приметной, во всяком случае наиболее шумной, из всех посетителей „Домино“ [артистическое кафе в Москве в начале 1920-х. – Сост.] была Н. Хабиас-Комарова. Говорили, будто она из бывших графинь, называли ее „Похабиас“. Хабиас была полной розовощекой дамой с монгольскими чертами лица, зимой в роскошном котиковом манто, летом в режущих глаза пестрых и дорогих нарядах. Она выпустила внецензурное издание книжки стихов с изображением фаллоса на обложке. Книжка открыто продавалась в кафе „Домино“ и пользовалась невообразимым успехом у московских извозчиков. Черным по белому стихотворными строками были в ней напечатаны настолько циничные выражения, что даже извозчики не решались читать их вслух.
В один из вечеров в „Домино“ Хабиас торжественно сообщила мне о сделанном ею сенсационном открытии: ее сожитель, поэт-имажинист Иван Грузинов, не кто иной, как сам… Иисус Христос!
Во втором сборнике „Союза поэтов“ стихи ее были напечатаны под рубрикой „Беспредметники“» (Э. Миндлин. Необыкновенные собеседники).
«Гладко-желтоватая, неподвижная брюнетка, прославленная развратностью и таинственным псевдонимом Хабиас (скрывавшим весьма простую Комарову), возбуждала общее внимание. Об ее эротической книге – порнографическом акушерском учебнике физиологии в стихах, читаемом из-под полы, шептались все мужчины – бывшие, настоящие и будущие» (Н. Серпинская. Флирт с жизнью).
«Ну да, в книжечке и тех стихах было озорство, было желание показать, что все можно в 21 году, все перевернуто и все пошло к черту, все опрокинулось за годы поганой революции и что я, вот, говорю это вам с эстрады, с листков белой бумаги. Ведь ни одного стихотворения, не вызывающего чувства отвратности, там не было, как ни одного, способного возбуждать чувственность! И на основании этого – „эротоманка“?» (Н. Хабиас. Письмо Б. Садовскому. 14 декабря 1927).