Сережка — авдеевский ветеран
Шрифт:
А ребята окружили Славку и Старика, расспрашивали, что там и как будет в лагере, и те отвечали, а Серёжка стоял рядом, кивал, словно подтверждая каждое их слово: да, да, верно, мол, я, мол, тоже такое слышал…
И мальчишки посматривали на Серёгу с уважением и с завистью, а некоторые не решались спрашивать что-либо сразу у Славки или Старика и потому сначала обращались к Серёжке.
— А ты узнай, Разводчик, — говорили они, — шишки там около лагеря будут?..
И Серёжка тут же поднимал глаза на Старика:
— А шишки
— Будут, будут, — уверял Старик. — И урожай в этом году, говорят, как никогда…
И Серёжка тут же повторял:
— Будут… как никогда…
Он был, как переводчик, Серёжка, и его слушали почти так же внимательно, как и самого Старика.
Только Дерибаска, который ничего не спрашивал, а больше слушал, оставаясь будто чуток в сторонке, только он посматривал на Серёжку насмешливо, но Серёжка сейчас его просто не замечал — ну, как будто и не было здесь этого Дерибаски…
— Ну что — по домам? — спросил потом Славка. — Только смотрите мне завтра — не проспать…
И все разом закричали, что нет, конечно, не проспят, нашли дурачков проспать, если — в тайгу…
— Тогда — по домам…
И они пошли вместе, втроём — Славка и Старик, а посредине он, Серёжка Разводчик…
Он чувствовал, что мальчишки смотрят им вслед, и не оборачивался, а когда всё-таки обернулся уже издалека, то увидел, что ребята так и стоят и все смотрят.
Конечно, у кого ещё есть такие друзья, как Славка и Старик, которые шли сейчас рядом с Серёжкой?
Это ничего, что говорили они о своём.
— Значит, всё тихо-мирно? — негромко спрашивал Славка.
— Да, — так же негромко отвечал Старик. — Даже слишком… как в заграничных фильмах, знаешь… Не в наших, страсти-мордасти… а так… Очень не нравится мне всё это!..
— Думай, — говорит Славка. — Думай!..
Старик помолчал, как будто и в самом деле думал, потом грустно усмехнулся:
— Знаешь, я вчера нарочно подсчитал… По просьбе вашей, опять же, милости я написал уже двадцать девять обращений во все концы Сибири… И Союза вообще.
— Двадцать девять? Хорошо!..
— С приглашением приезжать на нашу расчудесную стройку…
— Оч-чень хорошо, — подтвердил Славка.
А Старик сказал:
— Вот так.
Он снова замолчал, и вид у него был совсем грустный, глаза чуть не плакали у Старика. И Серёжке захотелось поговорить со Стариком — может, повеселеет?
— Бить меня мало, да? — спросил он, заглядывая Старику в лицо. — Впервые в мире речь мне дали по микрофону, а я…
Славка засмеялся, а Старик только серьёзно спросил:
— Может, впервые в жизни?..
— Не-а, — сказал Серёга. — Впервые в мире…
— Ну кто так говорит? — спросил Старик.
Серёжка удивился:
— По радио…
И тут слёзы брызнули из глаз у Старика — так он засмеялся…
Серёжка и хотел развеселить Старика, да уж больно непонятно сейчас было Серёжке: чего это он нашёл такого слишком смешного?..
— Он…
Серёжка даже приостановился: кто ж он — интересно?..
— Он… — затихал Старик, — доверчивое дитя… нашей пропаганды!..
— Да, — согласился Славка. — Идя навстречу…
— Чьё-чьё дитё? — Серёга переспросил.
— Не «дитё», тебе говорят — «дитя»…
— Ну, дитя…
Но Старик снова вдруг сделался грустный, сгорбился, уткнул в грудь подбородок…
Хотел Серёжка поговорить с ним так, как любит говорить сам Старик, — по-умному, со всякими такими словами, да разве за Стариком угонишься?
— А странно всё же, — приподнял голову Старик. — Успей мы с асфальтом, и всё могло быть иначе… Ей-ей, она осталась бы, Лерка!
— Сложно всё это: успей — не успей…
— Да, всё это относительно, — согласился Старик. — Но как ни странно — упиралось в асфальт…
Конечно, думал Серёжка, чего там: плохо пока в посёлке, это всем ясно. И вот товарища Казарцева без конца ругают за то, что на верхних этажах, а то и на нижних, неделями не бывает холодной воды, что скоро зима, а тепла в посёлке — ничуть. А тётя Лера и Старик поругались из-за того, что нет в посёлке асфальта…
Конечно, подумал Серёжка, тётя Лера такая красивая — как же ей без асфальта?..
Глава девятая
Ещё не было и восьми часов, а у здания треста стали собираться мальчишки. Утро выдалось прохладное, с синеватым туманом, который растёкся по посёлку и затопил, кажется, всю стройку, и ребята были в свитерах или пиджаках, а некоторые даже в телогрейках. В карманах у мальчишек или за пазухой торчали свёртки.
Серёжка сначала тоже положил свой узелок за пазуху, но он был, пожалуй, для этого слишком велик, и Серёжка держал его в руке. В узелке лежали четыре бутерброда с маслом, три яичка, сваренных вкрутую, луковица и спичечный коробок с солью.
Серёжка не хотел брать с собой так много еды, но мать присела перед ним на корточки, сказала насмешливо:
— Эх, таёжник… Тебе там этого мало будет, на свежем-то воздухе…
Теперь одни мальчишки, переговариваясь, стояли на сером асфальте перед трестом, другие висели на штакетном заборчике, а Серёжка и ещё некоторые супятчики сидели на каменных ступеньках. Нельзя сказать, чтобы здесь сиделось удобнее, и даже наоборот — очень уж холодные были каменные ступеньки, но эти супятчики пришли сюда первыми, захватили место — не отдавать же. Они уже, кажется, переговорили обо всём: и что хорошо бы найти красивое местечко у реки, и что здорово, если бы неподалёку был кедрач — хороший кедрач, с шишками.