Сергеи

Салтыков Сергей

До финального свистка судьи оставались считанные секунды, а счет оставался ничейным. Неожиданно отбитый кем-то мяч отскочил в сторону этого необычного болельщика и он рефлекторно поймал его руками на уровне собственной груди. Секунду неподвижно стоял, вертя головой попеременно, то к ближнему, то к дальнему кольцу. В следующее мгновенье, сделав два шага в сторону дальнего кольца, как-то неуклюже, по-женски, от живота, метнул в него мяч. И ....попал!!! Финальный свисток совпал с звонком об окончании урока, растворился в криках игроков и болельщиков. Все кричали о своем. Кто-то возмущался по поводу вмешательства болельщика в игру, кто-то жалел о потерянных последних секундах и ничейном счете, кто-то восхищался броском: "Молодец , Серега! Донатас Банионис – отдыхает!". Только я один, как вкопанный, застыл на месте и молчал, как рыба. Во время этого броска, я оказался на крайне-левом фланге поля, почти у стены, почти за спиной бросавшего. Мне хорошо было видно траекторию полета мяча вдоль ее оси. В какой-то момент я ясно увидел, что мяч, в последней трети этой траектории, самопроизвольно изменил направление полета, чтоб точно попасть в кольцо на щите. Это не было эффектом "закрученного" мяча, как при ударе с дальней дистанции в футболе. Это больше было похоже на то, как если бы мяч срикошетил от невидимой преграды. Но более мягко и плавно. Такое изменение траектории часто можно было видеть в матчах профессионалов американской НБА. Когда высоко выпрыгивающий из-под кольца игрок, легким касанием ладони подправляет в корзину дальний бросок своего товарища по команде. Но в данной ситуации, мяч ни о какую преграду не ударялся, никто не выпрыгивал и не подправлял его в корзину. Когда я снова посмотрел на парня, бросившего мяч, наши взгляды встретились. Через секунду он отвел его в сторону, наклонился и стал возиться со шнурком на кеде. Но и этого мгновения мне хватило, чтобы зафиксировать быструю смену охвативших его эмоций. Короткое ликование уступило место смущению и неловкости от всеобщего внимания. Провожая взглядом преподавателя, уносящего из зала "волшебный" мяч, я так и продолжал стоять на краю игрового поля, пока, вдруг, не услышал за плечом: "Привет! Я – Сергей Белянов из 17 группы!" Поговорить мы тогда толком не успели – заканчивалась перемена, и надо было торопиться на новую пару. До конца первого курса мы случайно встречались всего лишь пару раз в коридорах учебных корпусов. Кроме коротких приветствий и риторических вопросов "Как дела?", подразумевающих такие же риторические ответы, особо не общались. Видя, как он смущается при встрече, сам не решался расспросить его о том необычном броске.

Очень медленно, наше

знакомство вырастало до уровня общепринятого студенческого товарищества. Мы стали рассказывать друг другу о себе, делиться впечатлениями о занятиях, однокурсниках и преподавателях, прочитанных книгах. По мере изучения личности своего нового товарища, я все больше убеждался, что он интересен, прежде всего, своими отличиями от меня, а не сходствами, как большинство других моих друзей и знакомых. Я был выше его ростом, спортивного телосложения, следил за модными тенденциями в молодежной среде – носил удлиненную прическу, джинсы, яркие футболки, спортивные куртки и кроссовки. Белянов одевался в бесформенные отечественные костюмы темных тонов, одноцветные рубашки с длинным рукавом, тупоносые туфли и ботинки. Я активно занимался спортом, комсомольской и общественной работой, любил шумные компании, флиртовал с однокурсницами. Он – любил книги и одиночество, избегал формальные и неформальные общественные мероприятия. Само собой разумеется, я считал себя лидером в нашем тандеме. До поры, до времени. Потом начал замечать, что кроме явных противоположностей и различий, в характере и поведении моего нового товарища много загадочного и непонятного. Прежде всего – манера общения со мной. Он никогда не спорил и не повышал голос. При этом, очень редко соглашался со мной полностью. Внимательно выслушав, делал заметную паузу и парой – тройкой выверенных, убедительных фраз почти "на нет" сводил мои, казалось бы, неопровержимые доводы и аргументы. Никогда не резюмировал и не подытоживал сказанное, как бы умышленно оставляя эту работу мне. Через какое-то время, я все чаще стал ловить себя на мысли, что порой чувствую себя рядом с ним горячим и торопливым недоучкой, склонным к поспешным и поверхностным суждениям. Лишь потому, что Белянов никогда не демонстрировал в отношении меня ни высокомерия, ни снисходительности, эти чувства не вызывали во мне обиду и раздражение, а, наоборот, только усиливали интерес и уважение к его личности. Совпадение наших интересов больше всего проявлялось в изучении и осмыслении физиологии человеческого организма, особенно в его высшей нервной деятельности. Со второго курса я подрабатывал в отделении нейротравматологии больницы Скорой помощи. На четвертом курсе, в дополнении к этой подработке, оформился на полставки в отделение неврологии Областной клинической больницы. Как хорошо успевающий студент, получающий повышенную стипендию и практические навыки на подработках, я считал себя достаточно подготовленным по этой тематике. Но то, что я вскоре услышал от Белянова, долго не укладывалось в моей голове. Он считал, что человек, в первую очередь, это – комплекс, сгусток разных видов энергии. Материальная составляющая – на втором месте. Эта энергия не ограничена и не изолирована телом от всех видов энергии окружающего пространства. Самый главный и важный, в этом комплексе, вид энергии – энергия сознания, разумной человеческой мысли. Дальше следуют энергии биохимических и физических процессов, энергии взаимодействия материальных объектов в пространстве, электричество, магнетизм, энергия распада и синтеза атомов, и многие, многие другие виды энергий, еще не известные и недоступные человеку. Все виды энергии в своем взаимодействии подчиняются строгой иерархии и регулируются из одного общего центра Вселенной. В это время я был ярым материалистом. Суждения Белянова входили в противоречия с моими основными убеждениями. От них веяло религией и мистицизмом. В одной из наших дискуссий, пытаясь доказать несостоятельность его гипотез, я предложил ему прокомментировать случай, произошедший со мной несколько дней назад. В начале января, в нашей местности случился природный катаклизм. Ночью, после "ледяного" дождя, долго лил дождь обыкновенный. Наутро все дороги и тротуары были покрыты слоем воды, под которой – гладкий и скользкий лед. Я возвращался с ночной новогодней студенческой пьянки. Слегка навеселе, уставший, но в хорошем, приподнятом настроении. Стараясь не упасть, постоянно глядя себе под ноги, медленно скользил по тротуару, балансируя в воздухе обеими разведенными руками. В районе площади "Советской", обратил внимание на скользившего впереди меня мужчину. Невысокий толстячок в левой руке нес большую вязаную авоську с продуктами. Сверху, высовываясь больше, чем наполовину, лежал бумажный треугольный пакет кефира. У мужчины свободной была лишь правая рука, поэтому для поддержания равновесия, ему приходилось махать ею особенно интенсивно. Не знаю почему, но я вдруг явно представил себе, как мужчина сейчас, поскользнувшись в очередной раз, не удержит равновесие и упадет. Падая, он сначала взмахнет правой, свободной рукой. Потом – левой с авоськой. Распластавшись на мокром льду, он не увидит, как пакет кефира, словно камень из пращи, вылетит из авоськи. Описав крутую дугу, громко шмякнется о лед. По законам гидродинамики, находящийся в нем кефир разорвет верхний угол пакета и мощной струей вырвется наружу, прочертив на льду белоснежную полосу. Только я об этом подумал, все именно так и произошло! Теперь уже не мысленно, а воочию, я наблюдал и взмах руки, и полет пакета, и струю кефира. Пораженный случившимся, резко остановился, едва тоже не растянувшись на льду. Долго стоял и обалдело смотрел на распластанное тело, даже не сообразив оказать ему какую-нибудь помощь. Несчастному помогли подняться другие прохожие. Выслушав мой рассказ и прилагавшиеся к нему вопросы, Белянов ответил, как обычно, коротко и ясно: " Это ты его толкнул своей мыслью!" Я не стал с ним спорить, хотя меня и подмывало в этой связи, обсудить и прояснить с ним ту давнюю историю с броском мяча в спортзале. Мое материалистическое мировоззрение и сверхактивный образ жизни поневоле дистанцировали меня от Белянова, препятствовали нашему сближению и более частому, системному общению. Порой мы не виделись по нескольку месяцев. Однажды, при очередной встрече, я рассказал ему, что наконец-то достал и прочитал монографию Карла Леонгарда "Акцентуированные личности". В ответ я надеялся услышать, если не похвалу, то хотя бы, сдержанное одобрение. Обретение и освоение такой редкой и интересной книги по психологии личности и межличностных отношений, я расценивал значимым шагом в своем личностном и профессиональном росте. Вместо этого я услышал ненавязчивый совет найти и прочитать книгу Пьера Абелляра "Да и нет". Меня немного задевали подобные советы. В них я подозревал какое-то наставничество, скрытые попытки корректировать мои предпочтения и убеждения. Промолчав из вежливости, я даже не задал Сергею ни одного вопроса ни о книге, ни о ее авторе. Поостыв, через время попытался ее найти. Но ни в библиотеках, ни у барыг на книжных развалах, о ней никто даже не слыхал. Лишь в областной научной библиотеке, в каталогах, нашел ссылку на автора и короткую аннотацию этой книги, изданной на французском языке малым тиражом. Оказалось, что ее автор – средневековый религиозный философ, ставивший в своих трудах знак равенства между знанием и верой. А в наши социалистические анналы упоминание о нем затесалось лишь потому, что он спорил и конфликтовал с папским начальством римской католической церкви. Еще он вызвал у меня сочувствие тем, что был насильно кастрирован своими противниками. Но не за философские или религиозные убеждения, а за совращение своей юной ученицы. Книгу я не нашел и не прочитал. Зато, сделал некоторые новые выводы о Белянове. Прежде всего, я предположил, что он в своем самообразовании использует более широкий круг источников, чем мне казалось раньше. Возможно, хорошо владеет иностранными языками. Промелькнула дурная мысль, что я имею дело с сектантом, или шпионом. Все эти подозрения спровоцировали во мне желание, при очередной нашей встрече, задать ему несколько конкретных прямых вопросов, на мой взгляд, довольно неприятных ему. Но Сергей в очередной раз, ошарашил меня своей непредсказуемой проницательностью. Внимательно посмотрев мне в глаза, не дав мне раскрыть рта и сказать хотя бы одно слово, сам спокойно и доброжелательно ответил на все вопросы, которые я ему приготовил. Причем, отвечал в том порядке и в той последовательности, как я собирался их ему задавать: " Я не сектант и не шпион. Так же, как и ты, верю в силу научного знания. Эти знания нахожу не только в рекомендованных нам учебниках и монографиях, но и в других, незнакомых и непонятных для тебя местах и источниках. Поэтому, у меня другое миропонимание и другая система ценностей. Другие цели и другие способы и средства их достижения. Ты в последнее время обращаешь внимания только на различия в наших мыслях и поступках, и мало анализируешь и осмысливаешь то общее, что у нас есть у обоих. Этого общего во много раз больше, чем подмеченных тобой различий. Мы оба идем к одной цели, но идем разными путями. Мы поступили в мединститут, чтобы научиться помогать людям. Мы всю жизнь будем этим заниматься, но не теми способами и методами, которыми нас здесь учат. Я на этом пути сегодня нахожусь немного впереди тебя. Не потому, что я одареннее, или умнее. Просто, я иду более прямой и правильной дорогой, а ты – зигзагами и кругами. Но ты будешь идти дольше, пройдешь дальше, чем я. И путь твой будет намного труднее, тернистее и опаснее моего!" К этому времени у меня уже сложилась определенная манера общения с Беляновым. Я не оспаривал, но и не принимал безусловно его слова и выводы. Просто, брал их к сведению. Потом, на досуге, часто возвращался к ним и пытался осмыслить в спокойной обстановке. Находя в них определенные смыслы, не мог ни подтвердить, ни опровергнуть их ни теорией, ни практикой. Так и хранил их в памяти, с надеждой когда-нибудь в будущем, совместить несовместимое в единое целое. Так же спокойно и по-философски, я отнесся к другим его словам. Мы разговаривали об отдаленных перспективах работы после окончания института. Неожиданно, Белянов сказал, что видит меня в том времени не в белом колпаке и медицинском халате, а в военной фуражке и кителе со звездами на погонах. В эти дни по институту шли активные разговоры по поводу перевода части наших однокурсников в Саратовский Филиал военно-медицинской Академии. Быть военными врачами желали многие. Удерживала война в Афганистане, возврат к строгой военной дисциплине и неминуемый кочевой образ жизни. Я переводиться в Саратов не собирался, о чем прямо и однозначно сообщил Белянову. Он в ответ как-то грустно улыбнулся и надолго замолчал. К этому времени я уже познакомился с инспекторами уголовного розыска и начал в свободное время посещать штаб оперативного комсомольского отряда "Меч и Пламя". Но у меня и мысли не возникло связать слова Сергея с этим моим новым безобидным начинанием. Тем более, что в институте никто, включая Белянова, о нем ничего не знал. Держа марку материалиста-атеиста, я даже не стал акцентировать его внимание на словах "вижу в том времени.." и задавать уточняющие вопросы. К этим словам и вопросам я вернулся спустя почти два года.

После долгих, мучительных раздумий и душевных терзаний, я наконец-то, определился с выбором и принял окончательное решение. Я решил оставить медицину и посвятить предстоящие годы жизни борьбе с преступностью. Об этом решении из моих родных и близких еще никто не знал. Мне еще предстояло закончить институт, сдать госэкзамены, получить диплом и военный билет офицера запаса, разобраться с распределением и интернатурой. Разумеется, я и Белянову ничего поэтому поводу не говорил. В конце мая, перед самыми госэкзаменами у нас с ним состоялся очередной разговор, последний перед долгой семилетней разлукой. Он был как обычно, доброжелателен и спокоен, но выглядел болезненно и устало. Чувствуя это, я старался не донимать его своими вопросами. Но он по собственной инициативе частично удовлетворил мое любопытство. Мы разговорились о проблеме выбора. Выслушав мои абстрактно-философские рассуждения о том, как порой трудно взвесить и просчитать все за и против, во имя одного отказаться от другого, Сергей как-то отвлеченно и бесстрастно ответил, что для него такой проблемы давно не существует. Он свой главный выбор уже сделал. Теперь прислушивается лишь к голосу совести и зову сердца. После паузы, возвращаясь к давнему нашему разговору об энергиях, признался, что кроме теоретических знаний, владеет некоторыми необычными способностями по взаимодействию с определенными видами энергий. В частности, может чувствовать некоторые качественные особенности человеческого тела и психики на расстоянии, влиять на процессы в них, изменять параметры работы органов и систем и тем самым излечивать некоторые болезни. Свои способности он объяснял умением регулировать энергетические потоки. Не внутренние, распределяющие энергию по телу и доступные специалистам по акупунктуре и другим восточным меридианным практикам, а наружные, определяющие его взаимодействие с окружающим миром. Благодаря этим потокам он может видеть

некоторые события из прошлого и будущего времени. В моем понимании, это уже был явный перебор. Мой материалистический скептицизм хлынул через край. Я высказал ему все сомнения на этот счет и в ультимативной форме потребовал доказательств. Если он в моих глазах не хочет на всю жизнь остаться пустым болтуном и фантазером, пусть, прямо здесь и сейчас, не сходя с места, продемонстрирует мне свои способности и умения. Впервые за шесть лет нашего знакомства, мне показалось, что мои слова его оскорбили или обидели. На секунду, его усталые глаза отозвались вспышкой какой-то сильной и непонятной для меня эмоции, лицо напряглось и посуровело. Промолчав еще несколько секунд, сдержано ответил: "Это – не забава и не аттракцион. Я не могу демонстрировать и применять свои способности для развлечения и ради показухи. Я не могу их использовать по своему усмотрению, где попало, как попало и ради чего попало. Только в крайних, исключительных случаях и безальтернативных ситуациях. В этом я лишен права выбора. И это – главное условие и истинный смысл моей безграничной свободы. Придет время, ты сам в этом убедишься!"

Перейдя на службу в милицию и став сотрудником уголовного розыска, я на несколько лет, практически полностью, прервал все контакты со своими бывшими однокурсниками и коллегами. Здоровье не требовало медицинского вмешательства, а постоянно объясняться и оправдываться по поводу нарушения клятвы Гиппократа, просто надоело. В жаркий июльский полдень 1990 года, я с трудом выкроил полчаса обеденного времени, чтобы навестить свою младшую дочь в детской областной больнице. Ей успешно выполнили несложную операцию, но несколько дней еще предстояло провести под стационарным наблюдением. Выходя из прохладного корпуса в раскаленный больничный двор и щуря глаза на ослепительном солнце, заметил неподалеку пару таких же, как и я, посетителей больницы. Молодая женщина, лет 25-27 стояла ко мне лицом. Со слезами на глазах, выразительно жестикулируя руками, она что-то страстно говорила стоявшему напротив, ко мне спиной, священнику. Подобные картины в больничных дворах и коридорах в то время стали обыденностью. Все меньше надеясь на хиреющую и нищающую медицину, бедные люди все чаще обращались за помощью и спасением к служителям церкви. Я относился к этому спокойно и нейтрально. В увиденной картинке, почему-то больше посочувствовал не женщине, переживающей за жизнь или здоровье собственного ребенка, а священнику. Через минуту, под палящим солнцем, мне стало нестерпимо жарко в белой хлопчатобумажной рубашке с коротким рукавом. Каково же было бедному батюшке, в такой жаре стоять в черной шерстяной рясе, застегнутой на все пуговицы, в черном колпаке на голове?! Уже поравнявшись с ними, краем глаза успел заметить, что священник повернулся и смотрит в мою сторону. Я машинально повернул голову в его направлении. И сразу же, узнал его, несмотря на необычное одеяние, длинные волосы, окладистую бороду и усы, скрывавшие добрую половину лица. Узнал по тому же ясному и пронзительному взгляду. Это был Белянов! Поняв, что и он узнал меня, терпеливо дождался окончания его разговора с расстроенной матерью. Подвозя его на своей машине до Ореховской трассы, выслушал его короткий рассказ об уходе из медицины после трех лет работы участковым врачом в ЦРБ. В ответ кратко изложил ему свою историю. Он был, наверное, первым моим однокурсником, у кого она не вызвала удивления и осуждения. Я, тоже, довольно спокойно отнесся к его метаморфозе. Лишь иронично заметил, каких классных специалистов готовит наш родной медицинский институт – один ушел служить Фемиде в милицию, другой – Господу-Богу, в церковь! Продолжая шутку, Сергей добавил, что это – все равно честнее и полезнее, чем служить Золотому Тельцу на базаре. Я понял, что он имел в виду. Несколько наших однокурсников, по причине низкой зарплаты и невыносимых условий работы, тоже бросили медицину и мотались "челноками" в Польшу и Китай. Расставаясь, обменялись номерами мобильных телефонов. Белянов предупредил, что пользуется мобильной связью очень редко. Если он мне, вдруг, понадобится – лучше искать в приходе, в небольшом селе в двадцати километрах от Запорожья.

В приход к нему я ездил всего один раз. Привозил мать пропаще-пропавшей наркоманки. Ее несовершеннолетняя дочь отбилась от рук, связалась со взрослыми, ранее судимыми наркоманами – ворами. "Присев" на маковую "ширку", сначала тайком уносила из дома ценные вещи, потом стала красть материнскую зарплату. Ни лечение, ни постановка на учет в инспекции по делам несовершеннолетних, никакого результата не дали. Стала неделями пропадать вне дома, появляясь лишь на короткое время, когда мать была на работе. Потом начали приходить дальние родственники и знакомые. Жаловались, что девчонка под разными предлогами назанимала у них приличную сумму денег. У одноклассницы, побывав в гостях с неизвестным взрослым парнем, украли семейные золотые украшения. Все требовали возмещения ущерба. Отчаявшаяся мать, не видя выхода из создавшегося положения, серьезно задумывалась наложить на себя руки. По милицейской линии я сделал все что мог, но изменить ситуацию не получилось. Узнав, что ею заинтересовался уголовный розыск, девчонка и вовсе ушла в криминальное подполье. Больше трех месяцев мать вообще ничего не знала о ее судьбе. Тогда-то у меня и возникла мысль свозить ее к отцу Сергию. Приняв несчастную женщину в церкви, он разговаривал с ней наедине более двух часов. Мне в тот приезд, он смог уделить всего несколько минут – начиналась вечерняя служба. Мы договорились с ним, что не обязаны предоставлять друг другу конфиденциальную и "служебную" информацию о людях, обратившихся за помощью, об их бедах и проблемах. Тем более, посвящать в нее третьих лиц. Дело было не только в желании не переступать через профессиональные запреты в виде тайны исповеди и режима секретности при проведении оперативно-розыскных мероприятий. В то время мы еще не были ни единомышленниками, не единоверцами, ни закадычными, проверенными жизнью друзьями. Мы просто уважали и доверяли друг другу. Как и прежде, нас объединял главный медицинский принцип – "Не навреди!" За последующие годы я направил к нему несколько десятков людей, нуждавшихся в помощи, которой я не имел возможности им предоставить, используя все мои служебные возможности и ресурсы. Ни у кого из них я потом не интересовался, как проходило их общение с отцом Сергием, какой был результат. Несколько человек, впоследствии, сами благодарили меня за организацию этих встреч, за полученную помощь и поддержку. Помня наш уговор, я никогда не задавал им лишних вопросов и ограничивался лишь этой скромной благодарностью.

После трех месяцев активного, но абсолютно безрезультатного розыска Кондратенко Вовки, я снова обратился к Белянову. Он, наконец-то, отзвонился на мои пропущенные звонки. Выслушав мою просьбу о встрече, сообщил, что завтра собирается ехать в город. Напомнил, чтобы я не забыл принести на встречу фотографию и что-нибудь из личных вещей пропавшего. Встречались и разговаривали мы на лавочке в тенистом сквере. На этот раз Сергей приехал в обычной мирской одежде, такой же старомодной и неброской, как и в молодые институтские годы. Внимательно изучив фотографию и переданные мне "Ежом" солнцезащитные очки брата, не выпуская их из рук, плотно сомкнул веки. Я терпеливо ждал, не отводя глаз от его лица. Кроме заметного напряжения, в течение нескольких минут, мне пришлось наблюдать на нем целую гамму сменяющих друг друга выражений, отображающих движение его мыслей и чувств. Открыв глаза, Сергей еще какое-то время бессмысленно и рассеяно смотрел на меня. Когда его лицо, наконец-то приняло естественное, осмысленное выражение, я еще несколько секунд продолжал наблюдать на нем следы невыносимой скорби и печали. Отведя взгляд в сторону, тихим и уставшим голосом , словно извиняясь передо мной, наконец-то произнес: "Я не нахожу душу этого несчастного человека ни среди живых на Земле, ни среди тех, кто уже покинул ее и вознесся к Господу на небеса!". Потом достал из внутреннего кармана пиджака четки с маленьким деревянным крестиком, стал сосредоточенно перебирать пальцами шарики – звенья. Беззвучно шевеля губами, то ли разговаривая сам с собой, то ли читая молитву, снова замкнулся в себе. У меня создалось впечатление, что мой друг пытается в чем-то разобраться и принять какое-то трудное и важное решение. Наконец, он повернулся ко мне и заговорил: "Ваш друг погиб! Его убила злая темная сила. Тело его скоро найдется, а душа вернется к Богу. Зло нельзя победить силой! Даже Добро, идя таким путем, само быстро превращается в Зло. Вам нужно будет предать тело земле, похоронить своего друга по-людски, сохранить память о его доброй Душе и честном имени. И, на этом, остановиться! Особенно тебе. В своей былой службе ты дошел до предела, растрепал и искалечил свою Душу до крайности. Лишь по своей великой и безграничной милости, Господь уберег тебя от ранней смерти, позора и проклятия близких. Не гневи Его, не перечь Его воле, обуздай свою гордыню. Все уже случилось, ничего нельзя исправить. Несчастному и его родным уже не помочь. Ты уже не на службе. Все твои дальнейшие действия будут местью. Это не борьба со злом, это будет его взращиванием и увеличением. Ты говорил, что у убиенного есть родной брат?! Привези его, мне нужно будет с ним поговорить". С этими словами Белянов вложил мне в руки фотографию и Вовкины очки, встал с лавочки, как обычно, не прощаясь, пошел по аллее на выход из сквера. Я продолжал сидеть переваривая услышанное. Глядя на удаляющуюся фигуру, с удивлением отметил, как изменилась его осанка и походка. У меня сложилось впечатление, что за время этого короткого разговора отец Сергий устал до изнеможенности и постарел лет на двадцать.

Первые результаты

Шел пятый месяц розыска. Проделав огромный объем работы, не продвинувшись вперед ни на шаг, и мы, и милиция, безуспешно топтались на месте. Проверили и отработали десятки больниц и моргов, осмотрели сотни неопознанных трупов и находящихся в коме и беспамятстве больных. Все – впустую! Мы с "Коршуном", закаленные годами нелегкой милицейской службы, видевшие за это время всякое, еще как-то держались. "Еж" начал сдавать. После осмотра двух обгоревших мужских тел, его стошнило и вырвало прямо в одном из киевских моргов. Нервы его заметно расшатались. Сказывалось и переживание за мать. Здоровье тети Паши таяло на глазах, последние недели она безвыходно проводила в больницах. Сергей разрывался между Харьковом и Донбассом. Изменилась и позиция сотрудников милиции. В первые недели, они с пониманием шли нам навстречу, отзывались и поддерживали все наши инициативы. Потом все чаще стали ссылаться на загруженность другими делами, нехватку времени и ресурсов. Даже мои связи с высоким милицейским и прокурорским начальством уже не спасали положение. Перестали работать, ранее безотказные и эффективные, способы индивидуального материального и морального стимулирования исполнителей. В последние недели они тоже потеряли надежду на успех и не стесняясь, начали отмахиваться от нас, как от назойливых мух. "Коршун", с самого начала, в качестве перспективного направления работы, выделил отработку Киевского пассажирского железнодорожного вокзала. Дважды, с фотографией и описанием внешности опрашивал персонал, билетных кассиров, местных торговцев и таксистов. С помощью Харьковских и Донецких оперов, переговорил почти со всеми сотрудниками местного ЛОВД. Никакой полезной информации не добыл. Ни у кого из опрошенных не отложился в памяти ни приезд Вовки на вокзал, ни убытие с него. Упрямый "Коршун" не хотел сдаваться и постоянно убеждал меня сконцентрировать внимание на Киевском регионе. Ссылался на "чуйку" – свою оперативную интуицию. В Харькове его таксование в редкие свободные вечера и бессонные ночи, уже не давало былого дохода. Он и дожал меня этим последним аргументом. За четыре месяца активной работы, мы втроем потратили довольно внушительную сумму и уже начинали испытывать некоторые трудности в финансовом обеспечении запланированных мероприятий. " Коршун" убедил меня, что одним выстрелом убьет сразу трех зайцев. В Киеве частный извоз будет приносить больше дохода, он убедительно обоснует свои частые отлучки из Харькова и успокоит семью, а заодно, сможет немного отдохнуть от постоянного присутствия и утомляющих эмоций "Ежа". Я тоже прислушивался к своей оперской интуиции. Понимал, что дополнительная отработка Львовского, Харьковского и Донецкого регионов, даст меньше информации и новых шансов на успех, чем такая же работа по Киеву. Проанализировав все отписки и более-менее реальные ответы, полученные из этих регионов по запросам харьковских и донецких оперов, пришел к выводу о целесообразности повторной отработки моргов и бюро судмедэкспертиз. За прошедшее время, у них могла появиться интересующая нас информация. В силу традиционного разгильдяйства, текучки кадров и прочих объективных причин, она могла быть, просто оставлена без внимания и не отправлена инициаторам розыска. С этими установками, с неиссякающей верой в удачу, "Коршун" через пару дней после нашей встречи и обстоятельного, предметного разговора, отбыл в столицу. Сначала он звонил мне ежедневно. Рассказывал о том, как устроился в Киеве, начал работать частным извозчиком от вокзала и аэропорта в Жулянах. Передал мне пару приветов от бывших моих коллег, с которыми я рекомендовал ему встретиться сразу же по приезду на место. Они же помогли ему утрясти несколько конфликтных ситуаций с местными "бомбилами", недружелюбно встретившими иногороднего конкурента. Когда приступил к основной работе по делу Кондратенко, звонить стал заметно реже. Я не переживал, что он может отлынивать и бездельничать. Наоборот, все чаще удивлялся и радовался, что невзирая на возраст и былое несправедливое увольнение, "Коршун" сумел сохранить в себе интерес и ответственное отношение к такому трудному и опасному занятию. Будут подвижки, будет информация – будут и звонки.

Конец ознакомительного фрагмента.