Серия "Афган. Чечня. Локальные войны-3". Компиляция. Книги 1-28
Шрифт:
— Как же ваш брат умудряется продираться через всевозможные заслоны и разные препоны? — поинтересовался Емельянов, выуживая кильку из томатного соуса.
— Видали как-то, как вас «шмонают», стопорят на блокпостах и пасут «фээсбэшники», — добавил раскрасневшийся бугай, Касаткин.
— А, начхать глубоко на них, у меня на этот случай целая куча всяких удостоверений. Даже корочка военного корреспондента есть. Немного нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
— А у «нохчей» приходилось съемки делать?
— А то, как же? Бывал
— И Басаева доводилось видеть?
— И Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще до штурма Грозного. Но с «вахами» ухо надо держать востро. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Они на любого посматривают как на живой товар. Одно слово, работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром, что покрупнее, иначе можно загреметь под фанфары, продадут, за спасибо живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
— Матвеич, как же тебя не воротит оттого, что снимаешь? От всей этой мерзости! Другого бы, уж давно на изнанку вывернуло!
— Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие как у хирурга. Привыкаешь со временем.
— А я бы, стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами, в наглую прете, суки! Объективы тычите в лицо. Продажные твари! — вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха хлопнув кулаком по столу.
— Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
— Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы окучиваешь да груши околачиваешь, — вставил вкрадчивым голосом Николай Юрков, колдуя у печки над котелками.
— Я груши околачиваю? Я окучиваю? — заорал возмущенный капитан, пытаясь вскочить. — Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!
Глава одиннадцатая
Утром Крылов проснулся от какой-то суеты, от хлопанья дверей, от снующих туда-сюда «собровцев». От выпитого накануне тупо гудела голова. Напрочь заложило нос. Во рту после вчерашнего застолья, словно кошки насрали.
— Что случилось? — полюбопытствовал, приподнимаясь на скрипучей панцерной сетке, журналист у старшего лейтенанта Колоскова, сидящего за столом с остатками былого пиршества и сосредоточено набивающего карманы разгрузки рожками.
— Под Аргуном — заваруха! Поезд «вахи» подорвали! Сволочи! Бой идет! Рация пищит не умолкая, помощи просят!
— Матвеич! Ты как? — окликнул, заглянувший в помещение Виталий Исаев.
— Видно я вчера, братцы, маху дал!
— Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал, ни хера не закусывал, — хриплым голосом отозвался Квазимодо.
— Матвеич, едешь с нами или остаешься?
— Какие разговоры, мужики! Конечно, еду!
— Через пять минут выезжаем!
— Я мигом соберусь!
Через несколько минут у головного собровского «урала» уже крутился фотожурналист со своим потертым, видавшим виды, коричневым кофром, набитым видеоаппаратурой и кассетами.
—
— Сам понимаешь, не на крестины едем, — добавил Виталий.
— Все будет спок, ребята! «Вэвэшники» тоже едут?
— Нет, они остаются здесь, у них другая задача! — ответил, сидящий напротив, Савельев. — Прикрытие тыла.
— Чтобы абреки в спину чего доброго не долбанули!
К вечеру на базу вернулся СОБР, на этот раз без потерь не обошлось. Усталые хмурые бойцы, молча, разгружались. Из кабины бережно принимали раненного Митрофанова, он, морщась от боли, закусив губы, опирался на плечи товарищей. У одного из «Уралов» в лобовом стекле появилась большая продолговатая дыра, от которой разбегалась паутина мелких трещин.
— Где Матвеич? Мой дорогой яйцеголовый друг! — громко баритоном пропел, подошедший к «Уралу», старший лейтенант Тимохин.
— Матвеич? — переспросил здоровяк Юрков с перемазанной сажей щекой и при этом оглянулся на товарищей.
— Я поцелую его в его вдохновенную лысину! — продолжал изгаляться Тимохин.
— Подкузьмил, твой фотокор! — отозвался, кряхтя, угрюмый Касаткин, взваливая на спину Юркову АГС.
— Срыгнул, что ли? В Аргуне остался? — полюбопытствовал у Степана Исаева старший лейтенант. — Жаль. Дмитрич проспался, оклимался от «зеленого змия» и собирался вновь учинить ему разгром за круглым столом. Так что, сегодня нагрянет, ждите в гости.
— Не до гостей нам!
— Пулю словил, твой дорогой Матвеич! — вставил, выглядывая из-за широкой спины брата-близнеца, Виталий. — Прям в пупок! Говорили ему, не лезь на рожон! Так нет же, сучёнок, нарисовался во всей красе! Нате, смотрите, какой я герой, какой я рисковый! Тут же и сняли! Пискнуть не успел!
— Как пулю? Шутишь?
— Бля, буду! Какие тут могут быть шутки! Сложился как карточный домик! Только его и видели! Вон Савельев и прикрывал, пока мы его с Никитой из-под огня выволакивали! Весь «короб», поди, расстрелял! Промерзли до костей! По канаве со студеной водой тащили. А там еще ледок тонкий, будь он не ладен, поизрезались все. Никита вообще промок до нитки, до сих пор весь трясется как осиновый лист.
— Ну, и где он? Матвеич-то!
— На «вертушке» в Ханкалу с ранеными и «двухсотыми» отправили.
— Говорил все, «живой бой» хочу отснять! Вот и отснял бой! — проворчал помрачневший Тимохин, сплевывая в сердцах себе под ноги.
— Это точно! «Живой бой» снял! Только еще не известно для него каким он будет! Этот «живой бой»! — вставил Савельев, выбрасывая скомканную пустую пачку «Примы». — Дай-ка закурить!
Сделав глубокую затяжку, выдохнув, «собровец» продолжал:
— Гляжу, разрыв гранаты рядом с Конфуцием, ну думаю все, п…дец! Спекся, паря! А тут сбоку Матвеич в наглую прет как танк со своим скарбом и камерой наперевес, кричу ему: «Ховайся, дура!!» Какой там! Или не слышал, или уже в раж вошел. Не до нас ему. Охота пуще неволи. Бальтерманц выискался, хренов!