Серое Преосвященство: этюд о религии и политике
Шрифт:
Все это было знаком самого похвального усердия; но сильнее всего заинтересовало его наставников то обстоятельство, что новый ученик имел, видимо, настоящий дар молитвы. Отец Бенет научил его теории и практике своей версии ареопагитова мистицизма; а молодой капуцин внес в молитвы визионерскую одержимость голгофскими муками, не оставлявшую его с раннего детства. Итогом стала умная молитва того типа, который его наставники называли молением «серафической и распятой любви». Усердные занятия этим видом созерцания (которому молодой семинарист посвящал намного больше часов, нежели предписывалось капуцинским молитвенным правилом) нередко приводили к экстазам и видениям. Если вспомнить еще и его красноречие и дар к религиозным диспутам и увещаниям, то нас не удивит необычайно высокая похвала, высказанная о нем Анжем де Жуайезом, когда он еще учился в Руанской семинарии. «Отец Жозеф, — сказал Жуайез, — совершенный капуцин и наилучший монах своей провинции, если не всего ордена».
Бенет из Канфилда в это время томился в английской тюрьме; освободили его только в 1602 году. Но хотя и заочное, влияние его на ум молодого ученика оставалось сильным. Насколько сильным, можно судить по чтению отца Жозефа. Список книг открывается
Высокое мнение об отце Жозефе его наставники выражали не только на словах. В 1603 году, через несколько месяцев после выхода из семинарии, его назначили лектором философии в монастыре на улице Сент-Оноре. Но быстро, всего через год, его богословская и ученая карьера оборвалась — усугубился порок зрения, прогрессировавший всю его жизнь и в конце концов приведший к почти полной слепоте. С тех пор книжный мир ученого для него закрылся; но мир людей был по-прежнему широко открыт.
В 1604 году он принял сан, получил разрешение проповедовать и был направлен в монастырь капуцинов в Медоне надзирать над послушниками. Там, с энергией, неизменно смягчаемой тактом и сноровкой, он взялся обучать новоиспеченных монахов тем приемам умной молитвы, которым сам всего за несколько лет перед тем выучился у Бенета из Канфилда. В помощь ученикам он сочинил тридцать шесть рифмованных четверостиший, куда уместил самую суть трехчастного духовного пути — из очищения, просветления, единения; для каждого послушника отец Жозеф составил индивидуальную духовную памятку, соответственно его нуждам.
К монастырской работе он добавил другой труд — возвращение окрестных сел в христианство. Медон, как и остальные села под Парижем, страшно пострадал за время религиозных войн. Солдаты не только разоряли крестьянские дворы и лавки — они грабили, а часто и разрушали храмы. Были общины, где замерла всякая религиозная жизнь; а из оставшихся приходских священников многие, подпав под воздействие царившего беззакония, вели отнюдь не назидательную жизнь. С одобрения орденского начальства отец Жозеф решил вернуть эти духовно разоренные края в лоно Церкви. Его миссионерские усилия увенчал немедленный и поразительный успех. Где бы он ни проповедовал, послушать его страстное красноречие сходились тысячи людей со всей округи. Вскоре церкви и монастырские часовни уже не вмещали толп, и он начал говорить под открытым небом. Многие его слушатели прошли через кризис обращения; всюду возрождались обычаи традиционного благочестия. Более того, поток желающих исповедаться и причаститься был настолько велик, что в помощь отцу Жозефу из Парижа пришлось выслать еще монахов. Овладевший мастерством смирения, он не выказывал радости от своего торжества, которое считал удачным поводом для активного уничтожения «я» в божественной воле. Проповедуя, он старался непрестанно помнить, что сам по себе он ничто, а Бог — всё; что его красноречие, побуждавшее людей вслух стонать от ужаса перед адом, плакать о своих грехах, с мольбой воздевать руки к алтарю, было не его красноречием, но словом Божьим, звучавшим чрез него, чрез недостойнейшее орудие Божьей воли. По ночам, после активного уничтожения в проповедях, он уединялся в келье и в немой темноте предавался пассивному уничтожению в созерцательной молитве. Несколько часов сна, и он снова за работой, сильный не принадлежащими ему силой и энергией, в мире и радости оттого, что ему открылось истинное призвание. Он призван к труду проповедника и миссионера.
Не только ему и его спутникам это стало ясно, но и его начальникам. До того ясно, что осенью 1605 года его освободили от преподавания в Медоне и назначили блюстителем капуцинского монастыря в Бурже. Имея в самом монастыре сравнительно немного обязанностей, свои лучшие силы он сможет отдать проповеди за его стенами.
В Бурже, среди образованных горожан, его ждал не меньший успех, чем у крестьян Медона и окрестных сел. По просьбе отцов города он произнес несколько проповедей, собравших такую аудиторию, что из монастырской церкви их пришлось перенести в большее здание. Предметом проповедей, длившихся обычно по два часа, было искусство умной молитвы. В последующие годы мы не раз увидим, как отец Жозеф возвращается к этой теме. Устно и в письменных памятках, которые он раздавал слушателям для переписки и распространения, он убеждал всех христиан в желательности и даже в абсолютной необходимости мистического приближения к Богу. В одной из написанных примерно в этот период памяток он настойчиво утверждает, что «человек, пренебрегающий долгом молитвы, воистину слеп, не отличая друзей от врагов. Вечного сокрушения достойна вызванная нерадивым этим пренебрежением утрата — утрата драгоценных милостей, даруемых душе беседою с Богом». Одной стороной своей натуры — даже в годы службы коадъютором Ришелье — он всегда оставался верным учеником первого своего учителя, Бенета из Канфилда.
Долго пробыть в Бурже отцу Жозефу не позволили. Дар проповедника был слишком ценен, чтобы расточать его на одну-единственную общину, и в начале весны 1606 года отца Жозефа пригласили читать великопостные проповеди в соборе Ле-Мана. Ничего примечательного там не произошло, не считая того, что некая истеричная женщина, услышав его проповедь, воспылала к нему страстью и попыталась его соблазнить. Для человека, считавшего не упрятанную в монастырь женщину диким животным, внушающей ужас загадкой, искушение не могло быть опасно; и обратив прекрасную противницу, отец Жозеф отправился в Анжер, а из Анжера — в Сомюр. Проповедовать в Сомюре было особой честью: Сомюр входил в число крепостей, отведенных гугенотам по Нантскому эдикту. Под управлением очень способного и деятельного губернатора, Дю Плесси-Морне, он стал центром кальвинистского просвещения. Незадолго до приезда отца Жозефа там была основана академия, где преподавали видные профессора, набранные не только среди
Процветающий кальвинистский город (разрушенный и наполовину истребленный после отмены Нантского эдикта) предоставил католическому меньшинству свободу культа и собственную церковь. В ней отец Жозеф проповедовал и читал поучения об искусстве молитвы; суть поучений он по своему обыкновению записал, чтобы оставить слушателям пособие после своего отъезда. В перерывах между проповедями и назиданиями он обсуждал с влиятельными членами паствы возможность основания в городе капуцинского монастыря. Прежде Дю Плесси-Морне отказывался впускать монахов в свои кальвинистские владения. Как сломить или обойти его упорное сопротивление, отец Жозеф еще не знал, но твердо решил, что не мытьем, так катаньем Сомюр своих капуцинов получит. Тем же летом в Париже на встрече с капитулом своей провинции он произнес на эту тему речь. Собратья и начальники одобрили его замысел, и в конце августа он выехал из Парижа, получив новый пост — блюстителя монастыря в Ренне — и поручение принять необходимые меры для водворения монахов в Сомюре.
Поручение это привело к глубоким и дальним последствиям в жизни молодого капуцина.
Благочестивая интрига против Дю Плесси-Морне оказалась первым звеном в длинной цепи непредвиденных обстоятельств, возведшей его в конце концов на самую вершину политической власти. Началось все с визита в аббатство Фонтевро. Фонтевро было монастырем-учредителем основанного в двенадцатом веке ордена, все монахи и монахини которого подчинялись настоятельнице Фонтевро. Орден скопил колоссальные богатства, имел дочерние монастыри по всей Франции и вербовал монахинь из самых аристократических семейств. Настоятельница считалась одним из первых лиц в галликанской церкви. Как и подобает столь важной должности, «Госпожа де Фонтерво» почти всегда имела титул не ниже герцогини, а часто и выше: выгодный пост нередко доставался принцессам крови. В 1606 году его занимала пожилая тетка Генриха IV, Элеонора Бурбонская. Ее знатность и то, что от Сомюра Фонтерво отделяли лишь несколько миль, делали госпожу де Бурбон удобной посредницей в переговорах с Дю Плесси-Морне. К ней отца Жозефа и направили. Она благосклонно выслушала его просьбу и сразу же написала губернатору Сомюра. Дю Плесси-Морне не жаловал монахов; но обидеть близкую родственницу короля он себе позволить не мог. Он разрешил основать в Сомюре капуцинский монастырь; но втайне делал все, чтобы капуцинам его разрешение не принесло никакой пользы. В ход были пущены все заградительные юридические уловки, и три долгих года городской парламент отказывался утвердить королевский указ, даровавший капуцинам право основать монастырь в Сомюре. Но монахи не сдавались, и наконец в 1609 году был торжественно заложен первый камень нового монастыря. Отец Жозеф праздновал победу. Однако насладиться ею ему не пришлось. Он надеялся и рассчитывал, что сомюрское начинание даст ему драгоценную возможность проповедовать среди еретиков. На самом деле оно привело его на совершенно иной путь.
На госпожу де Бурбон произвел самое благоприятное впечатление присланный к ней молодой монах. Рвение и набожность образцовые, рассудительность не уступает пылу; но что еще важнее, под рваной рясой и нечесаной бородой скрывался аристократ, превосходно образованный и с безупречными манерами. Бывших дворян не бывает: ничем нельзя было скрыть, что нынешний отец Жозеф прежде был бароном де Маффлие. Вельможи, министры короны, принцы и принцессы крови — вот кому было легко с этим необычным монахом. Он был «один из нас», член касты. Кроме того, по словам современника, «его беседа была увлекательной, а обхождение с людьми благородными — бесконечно ловким». Элеонора Бурбонская была увлечена не меньше всех остальных. Покончив с делом, ради которого отец Жозеф явился, она попросила у него совета в собственных затруднениях. Речь шла не о пустяках. Фонтевро и дочерние монастыри жили пусть и не скандальной, но чрезвычайно мирской жизнью. Обители превратились в нечто вроде закрытых загородных клубов для женщин. Из трех монашеских обетов обет целомудрия соблюдался неукоснительно; обет послушания — кое-как, обет бедности вообще не соблюдался. Монахини сохраняли свои доходы, имущество и слуг. Благочестивая, пусть и на довольно туманный лад, настоятельница хотела чем-то помочь ордену. Но чем? И как?
Отец Жозеф обсудил положение с настоятельницей и Антуанеттой Орлеанской — ее заместительницей и племянницей. Жившая намного более интенсивной и глубокой религиозной жизнью, чем ее тетка, принцесса Орлеанская давно мечтала о создании — внутри ли ордена Фонтевро или отдельно от него — конгрегации созерцательниц. Именно такого советчика и помощника, как приехавший к ним молодой мистик, с его энергией и хваткой, она всегда надеялась найти.
Отец Жозеф разработал два проекта: умеренной реформы — для госпожи де Бурбон и более мирских насельниц Фонтевро, и радикальной — для принцессы Орлеанской и тех монахинь и послушниц, которые пожелают вместе с ней вести созерцательную жизнь в строгом затворе. С ревнительницами той мистической и аскетической религии, какую исповедовал и он сам, отец Жозеф сотрудничал от всего сердца и с величайшим удовольствием. С госпожой де Бурбон и мирской партией дело обстояло иначе. Молодой монах хотел одного — оставаться благовестником и апостолом мистицизма; а по несчастному стечению обстоятельств оказался глубоко вовлечен в крайне тягостное для него предприятие — в исправление монахинь, которые исправляться, даже слегка, не желали и располагали достаточным богатством и влиянием, чтобы вставлять исправителю палки в колеса. Но решая эту неблагодарную задачу, он выказал столь выдающиеся таланты, что ему так и не позволили ее с себя сложить и вернуться к миссионерским трудам. Назначавшийся поочередно блюстителем монастырей в Ренне, Шиноне, Туре, он регулярно наведывался в Фонтевро. Там, среди знатных дам в нарядных рясах, он героически старался уничтожить малейшие остатки собственных чувств по отношению к возложенной на него задаче. Ее исполнения требовала Божья воля, которой он — всего лишь орудие. Ежедневно и ежечасно он возобновлял свою решимость творить эту волю — решимость деятельную, единую, вольную…