Серое Преосвященство: этюд о религии и политике
Шрифт:
Как бы то ни было, реформа Фонтевро оставалась крайне трудным и деликатным делом. Поскольку в подобных случаях ум хорошо, а два лучше, то отец Жозеф обратился за поддержкой и советом к предстоятелю соседней, Люсонской, епархии, которому еще не исполнилось и тридцати лет, но который уже славился своими способностями и реформаторским рвением. Звали раннее церковное дарование Арман Жан дю Плесси де Ришелье. Отец Жозеф с ним встретился; они обсудили неотложные и насущные дела, обменялись мнениями о предметах более общего порядка и расстались, питая взаимное восхищение и дружбу. Сковалось очередное звено в судьбе отца Жозефа.
Труд реформирования затянулся на годы. В 1610 году отца Жозефа перевели из Парижской провинции в Турень, чтобы он мог подольше бывать в Фонтевро, и с этих пор до 1613 года он проводил месяцы подряд в том или ином монастыре ордена, помогая принцессе Орлеанской в создании небольшой общины созерцательниц, а входившим в привилегированный клуб Фонтевро дамам пытаясь придать хоть сколько-нибудь монашеский облик. Трудности, с которыми он сталкивался, внезапно выросли со смертью старой госпожи де Бурбон. Право выбора преемницы принадлежало короне, а корону в тот момент представляла регентша, Мария Медичи, — она назначила герцогиню де Лаведан.
Незачем подробно описывать работу, проделанную отцом Жозефом в Фонтевро и в соседнем аббатстве, куда принцесса Орлеанская поселила тех монахинь, которые искренне стремились к аскезе и молитве. Достаточно сказать, что благодаря ему поведение более мирских дам обрело пристойность и что в конце концов, в 1617 году, основанной принцессой Орлеанской общине папская булла даровала статус нового и независимого ордена — конгрегации Богоматери Голгофской, или кальварианского ордена. Последний успех был достигнут вопреки самому решительному сопротивлению новой аббатисы Фонтевро, ревниво охранявшей свою власть и питавшей отвращение к сколь угодно превосходным реформам, если те грозили сократить число ее питомиц.
Основавшая вместе с отцом Жозефом кальварианский орден принцесса Орлеанская умерла в 1618 году — всего через несколько месяцев после того, как ее орден обрел независимость от Фонтевро. Умирая, она завещала отцу Жозефу руководство новой конгрегацией на том пути, который они вместе начертали. Именно этот путь капуцин выбрал и для себя самого, с первого своего обращения к религии, — путь умерщвления плоти, мистической молитвы и интенсивных, визионерских медитаций о Страстях Христовых. Чуть не всю его сознательную жизнь Голгофа владела его воображением — Голгофе был посвящен и новый орден. Представлять себя на месте Марии у подножия креста, испытывать мысли и чувства, испытанные ею за время долгих мук ее Сына, — в этом заключалось главное молитвенное служение монахинь; кроме того им предстояло заниматься искусством умной молитвы по правилам, которые отец Жозеф вывел из сочинений Бенета. На руководство ими, на их духовное и даже умственное образование отец Жозеф тратил с тех пор сколько мог времени, талантов и сил. Даже на вершине власти и под тяжелейшим гнетом забот он никогда не забывал о кальварианках. Оказываясь в Париже или в любом другом городе, где имелись отделения ордена, он всякий раз находил время, чтобы хоть один день в неделю посвятить наставлению и ободрению монахинь. Он сочинил для них настоящую библиотеку из трактатов о молитве, морали, философии, теологии, а кроме того — огромное число писем о повседневных проблемах духовной жизни. Многие тексты сохранились, но ни разу не издавались. Согласно подсчетам единственного имевшего к ним доступ современного исследователя, трактаты и духовные письма отца Жозефа к кальварианкам составили бы в печати тридцать томов in octavo по пятьсот страниц каждый. Большая часть этой колоссальной продукции сочинена в то время, когда капуцин занимал посты государственного секретаря по иностранным делам и папского уполномоченного по миссиям. К этим двум полноценным службам он добавил третью — духовного наставника целой религиозной конгрегации. В лице затворниц он мог отдаваться той молитвенной жизни, которую отец Бенет научил его любить, но которую Ришелье и государственные дела не давали ему вести самолично. Слава Франции, унижение австрийской династии много значили для патриота, убежденного, что торжество его родины — это и торжество Господа. Но духовное благополучие монахинь и их преуспеяние в искусстве умной молитвы стояли в глазах отца Жозефа не ниже. До конца своих дней государственный деятель изо всех сил старался остаться мистиком.
Еще имея на руках деликатное и тягостное дело в Фонтевро, отец Жозеф был назначен коадъютором провинциала Турени; а немного позже, уже избавившись от более мирских дам и занимаясь только принцессой Орлеанской и ее созерцательницами, сам стал провинциалом. В турскую провинцию ордена капуцинов входили не только окрестности Тура, но и вся область Пуату и большая часть Бретани и Нормандии. Став блюстителем огромной территории, отец Жозеф счел своим долгом лично познакомиться с каждым монахом внутри ее границ. На смену частым путешествиям прежних лет пришло почти непрерывное странничество, форсированные марши по подопечной ему земле. За эти годы он прошагал буквально тысячи миль. И каких миль! У нас в уме слово «Франция» рождает картины благоустроенной страны с возделанными полями и ухоженными рощами, страны, покрытой сетью прекрасных дорог и усеянной зажиточными селами и городами. В начале семнадцатого века такая Франция существовала лишь в далеком и непредставимом будущем. Страну покрывали огромные леса, едва ли менее дикие, чем те, сквозь которые продирался Цезарь во время Галльских войн. Повсюду водились волки; кое-где попадались медведи и бобры. Значительная часть открытой местности оставалась неосушенной. Большие территории, теперь занятые под пашни, тогда были малярийными болотами, затопленными весь год, кроме самых жарких месяцев. Дороги мало отличались от местности, по которой пролегали, а в ненастье делались непроходимы для колесного транспорта и тяжелы даже для всадников и пешеходов. Владельцы земли жили в замках и укрепленных поместьях, многие из которых сохранились до наших дней, но те, кто ее обрабатывал, обитали в жалких мазанках, до того непрочных, что почти все они бесследно исчезли с лица земли. В прежние годы нищету живших под феодалами крестьян усугубляли опустошительные гражданские войны; но теперь, при Генрихе IV, вернулся мир и вместе с ним — обычное убожество, которое в ту эпоху считалось благоденствием. Многие ветераны гражданских войн, оставшись теперь без занятия, в городах пошли в сводники и воры, а по селам — в разбойники. Разлагающиеся тела иных злодеев болтались на придорожных виселицах, но большинство разгуливало на воле — поэтому путешествовать приходилось с оружием и, по возможности, большими группами. Отцу Жозефу посчастливилось не иметь иного имущества, кроме заслуженной капуцинами славы деятельных благотворителей и аскетов. На него могли напасть волки, он мог заболеть
Отца Жозефа нескончаемые переходы по бездорожью не столько пугали усталостью, сколько манили возможностью для медитаций, которые позволительно было продлевать от отбытия на рассвете до конца дневного перехода на закате.
Монахи провинции уважали отца Жозефа за твердость действий, сглаженную удивительной кротостью и смирением в обхождении. Злоупотребления вовремя устранялись, дисциплина насаждалась, необходимые взыскания и наказания неукоснительно налагались — но непременно с мягкостью и проникновением в характер действующих лиц, едва ли не доходившим до того атрибута святых, который носит техническое название «различение духов».
В промежутки между путешествиями отец Жозеф продолжал проповедовать и писать. Именно в это время он составил для послушников своей провинции то дение в духовную жизнь», о котором мы уже говорили и в котором он полнее всего изложил свои взгляды на теорию и практику мистической жизни. Мы видели, что почти такие же трактаты он сочинял и прежде; но этот далеко превосходил остальные полнотой и детальностью — поскольку лишь он писался в расчете на публикацию.
У отца Жозефа, в этот период его жизни, оставалось время, чтобы практиковать свойственный ему метод мистической и образной молитвы с большим обычного постоянством. Вследствие этого возобновились те феномены, какими сопровождались его ранние молитвы в Руанскои семинарии. Он имел видения, откровения, впадал в экстаз. Порой он едва мог говорить о страданиях Христа, не впадая в транс. По меньшей мере однажды это случилось с ним на кафедре. Заговорив о распятии, он был так потрясен, что лишился чувств, упал и некоторое время оставался в состоянии близком к каталепсии.
По мнению опытных мистиков, подобные физические симптомы хотя могут быть и знаком божественной милости, но безусловно свидетельствуют о человеческой слабости, а может быть, и о неверной выучке и неразумной практике молитвенного искусства. Разумеется, они говорят и о силе вызвавших их переживаний. Чего у Иезекили не было, это теплохладности или равнодушия.
О своих состояниях отец Жозеф рассказывал мало; но он, несомненно, придавал им большое значение. В последующие годы он смотрел на видения и откровения (иногда собственные, чаще — посещавшие подопечных кальварианок) как на важные факты, которые необходимо учитывать при выработке политики и ведении военных кампаний. Он мог бы и не стараться. Откровения эти и не избавили его от ошибок, и не заменили его природную политическую проницательность. Стоит отметить, что слишком человеческое и антропоцентрическое отношение отца Жозефа к этим побочным продуктам духовной жизни разделяли не все его современники. Вот что думал о них Жан-Жак Олье, основатель семинарии Сен-Сюльпис и достойный ученик Шарля де Кондрена, величайшего из последователей Берюлля. «Откровения, — пишет он, — суть заблуждения веры; суть отвлечение, вредящее простоте в нашем отношении к Богу и мешающее душе, ибо заставляют ее уклониться с прямого пути к Богу и занимают ум иными, нежели Бог, вещами. Особые просветления, слышания, пророчества и прочее суть приметы слабости в душе, не умеющей противостоять искушениям или тревоге о будущем и Божьей о нем воле. Пророчества тоже суть приметы тварного любопытства у создания, к которому Бог снисходит и которому, словно отец докучному ребенку, дает горстку леденцов, чтобы утолить его голод». Как это далеко от отца Жозефа или даже от алчной тяги и суеверного почтения Паскаля к знамениям и чудесам! Олье достиг той ступени интеллектуальной строгости, или, как сказал бы отец Бенет, уничтожения, к которой двое других даже не приблизились.
Глава 5
На подступах к политике
Теперь, когда Фонтевро был реформирован, казалось, что отец Жозеф сможет вернуться к делу, которое он любил больше всего и считал своим настоящим призванием. Работы было много: вернуть еретиков в лоно Церкви, равнодушных и пребывающих в довольстве католиков вывести из роковой апатии, а набожное меньшинство обучить истинному искусству созерцательной молитвы. Много работы; но и многого мог бы добиться с Божьей помощью глава всех монахов провинции! Он радовался при мысли о том, сколько сможет он совершить и претерпеть, — если будет позволено, — на этом миссионерском поприще.
Но снова вмешалась судьба и, поскольку ей откликалась одна из сторон его двойственной натуры, поскольку в нем действительно жил Тенеброзо-Кавернозо, с ней не совладать было проповеднику-францисканцу. Через Ришелье и королеву-мать политика уже подзывала его издали. И вот, внезапно, в последние недели 1615 года, она его окружила. Он вдруг очутился в центре гражданской войны и в положении человека, который должен вести переговоры об урегулировании.
После убийства Генриха IV власть во Франции перешла к его вдове, которая стала регентшей при малолетнем Людовике XIII. На портретах Мария Медичи — крупная, полная, роскошно одетая буфетчица, а свидетельства ее правления показывают, что она была даже глупее, — если такое возможно, — чем выглядела. Отсутствие ума дополнялось почти противоестественной холодностью темперамента. Единственными ее страстями были власть, которой она не умела пользоваться, и дорогие безделушки, в особенности драгоценные камни, из-за которых она делала миллионные долги и заимствования из государственной казны. К любви — материнской, равно как и женской — она была, кажется, почти неспособна. Она была равнодушной женой, целомудренной вдовой и невнимательной, даже бессердечной матерью. (Дофин воспитывался в Сен-Жермене, и Мария редко утруждала себя визитами к сыну. Косвенно, впрочем, она сыграла решающую роль в его воспитании: она отдала и постоянно подтверждала совершенно официальный приказ каждое утро до завтрака сечь ребенка розгами за вчерашние проступки. Эта практика продолжалась и после того, как Людовик стал королем Франции.) Единственным, к кому Мария, по-видимому, испытывала привязанность, была маленькая увечная фрейлина, подруга ее несчастливого детства Леонора Дори по прозвищу Галигаи. К этой женщине королева относилась со снисходительностью, доходящей до идиотизма. Ее муж, флорентийский авантюрист Кончини, был сделан премьер-министром и маршалом Франции, а сама Галигаи диктовала политику страны, назначала министров, судей, епископов, послов, губернаторов провинций (всякий раз из финансового интереса) и, беря взятки, воруя у правительства, за несколько лет нажила миллионы.