Серпантин

Мильштейн Александр

Кажется, Линецкий был даже несколько разочарован, когда Инна указала ему на ошибку, хотя одновременно почувствовал и облегчение, потому что при всей его несуеверности вид материализовавшегося прямо перед носом уробороса слишком уж будоражил воображение... А так он сразу стал трактовать зрелище и думать - соответственно - последующие пять минут о своём: навсегда ли они с Инной связаны... Или когда-то заколдованный круг распадётся...

Теперь же, когда круг распался и Линецкий шёл сквозь чайхану, ему вдруг показалось, что без Инны он вообще не в состоянии ни в чём разобраться... Пот разъедает глаза... Они слипаются... Всё слипается... Но даже если открыть... Мир кажется слипшимся... В комок... Застрявший в горле... Линецкий вспомнил, как однажды, поймав в скверике возле работы неожиданно сильный

приход от косячка случайной подружки, вернулся домой и, найдя на кухне часы, которые утром везде безуспешно искал, увидел, что они показывают двенадцать, а за окном и не начинало темнеть, и чуть было не впал в безумие...

Дело было не только в часах - остановившихся, как потом оказалось, - но в его собственных ощущениях, Линецкому показалось тогда, что время стало... "Смотри, этот день никогда не кончится", - сказал он. "Это ещё почему? Что ты несёшь?" "Но ведь не темнеет..." "Ну да. Потому что ещё не вечер" Линецкий протянул жене часы, она посмотрела и сказала, что они остановились. "Так правильно..." - сказал он... Жена взяла его за ручку и повела в спальню, там уложила в кровать и укрыла, подоткнув одеяло...

"Вот зачем нужна жена", - подумал Линецкий, вытирая хлещущий пот... Он тут же пресёк поток предательских мыслей: "Как бы не так! Это было один раз в жизни, когда она так заботливо меня укрывала, ни до, ни после... И что хорошего в том, что она увела меня из вечного дня, о котором говорят философы? "Будь один, если хочешь быть молодым..." Ну да, потому что точно так же она докажет тебе потом, что вечер твоей жизни не наступает вовсе не потому, что ночь, "которая нас всех ожидает"... Оказалась белой... Это всё, что касается времени... Но есть ещё и пространство, и вот тут пока никаких аргументов в пользу бегства нет... Потому что куда я попал? Вместо Коктебеля - клоака...

Линецкий вдруг вспомнил, как тогда же, лёжа на кровати, ласково запелёнатый женой в байковое одеяло, он стал видеть в темноте и попытался закрыть ещё одни веки... Но это не получалось... Он почувствовал тогда, что находится в лабиринте с не очень высокими стенами... Можно, встав на цыпочки, заглянуть за стену, вдоль которой шёл всю жизнь, и там увидеть... Что? Линецкий это так и не узнал, потому что заглянуть побоялся.... Ну, может быть, краем глаза... "Стал мигать обвал сознанья, - шептал он, лёжа один в темноте - жена готовила на кухне какой-то отчёт, - вот, казалось, озарятся даже те углы рассудка, где сейчас светло как днём..." Вот это он тогда понял со всей ясностью, что в рассудке есть бесчисленные дни, не обязательно прошлые, никто не знает, может быть, будущие, а скорее всего они вообще не от мира сего, но такие же яркие, и туда можно заглянуть, может, даже попасть, перемахнув через стену... Но это страшно делать, Линецкий, лёжа на кровати, прилагал все усилия к тому, чтобы этого как раз не сделать...

Всё равно он не мог бы объяснить, что тогда почувствовал, и странно было ему, что он сейчас вдруг вспомнил об этом... Может быть, перед этим он подумал о наложении разных картин? Он уже не помнил, о чём он подумал...

– Послушай, это какой-то кошмар, - наконец застонал он вслух, - во время застоя здесь было в тысячу раз лучше!

– А мезозоя?

– Мне бы хватило и прошлого века... Где та карета... Но теперь-то зачем сюда было ехать? Ты же был здесь не так давно, неужели тебе понравилось?

– Ну, мне другое понравилось, я тебе говорил... А это... Агрессивный немного сервис, согласен... Но ничего страшного.

За шатром чайханы на бетонной площадке лежала груда мусора в человеческий рост.

И вот за ней уже ничего не было. Галька, море, линия горизонта. Чувство, которое переполнило Линецкому грудь, когда он это наконец увидел, нельзя было назвать иначе, как катарсис.

Они поставили палатку на всё ещё диком холме. И даже под деревом.

Место было хорошим, неважно, что трава там сгорела... Кто-то из их предшественников уснул, а примус тем временем поджёг траву, огонь перешёл и на кусты, или это были деревья... Слава богу, соседи потушили, они же и рассказали вновь прибывшим об этом. Не вся зелень сгорела, та, что осталась, имела

бледно-салатный цвет, и как-то она всё прикрывала, на холме стояло ещё с десяток палаток, но они были с первого взгляда незаметны, в общем, не было ощущения тесноты. Сверху были слышны голоса плававших в море людей. Остекленевшее от безветрия море хорошо отражало звуки... Было немного странно так отчётливо слышать диалог плывшей далеко от берега пожилой пары в розовых резиновых шапочках... "Это вы мне будете говорить?" "А вот представьте..." Но голосов живших в пяти метрах не было слышно совсем. Здесь жили тихие, интеллигентные люди. После того, как Линецкий увидел, во что превратили посёлок, холм с его кустами, или там деревцами... Казался просто райскими кущами.

На следующий день Переверзев неожиданно вспомнил о девушках, которых видел пять минут в Феодосии. Он разговаривал с ними в блинной, пока Линецкий отгонял мух от его подноса с едой. И хотя вокруг теперь было множество женщин (образы которых, по сути, и вдохновили Переверзева на тайную командировку), Переверзев настаивал на своём...

Впрочем, Линецкий ещё раньше понял, что логику в поведении физрука искать бесполезно, и в назначенный день и час они выдвинулись в направлении Кафы.

Единственное, что Линецкий запомнил, это то, что девушки работали в цветочной фирме "Роксолана". Просто потому, что так назывался роман Загребельного, в котором всё начиналось на невольничьем рынке в Кафе - турки покупали там украинских красавиц для своих гаремов и борделей... "Но мы ведь не турки, и ничего мы не покупали", - бормотал Линецкий, по дороге ещё пытаясь убедить Переверзева, что не стоит им идти на эту стрелку. Ну ясно же, что девушки не придут. Ну что он, не знает, как это бывает с такими юными девушками, да ещё и на Юге - конечно, они уже ничего не помнят...

– Да я и сам их уже не узнаю, - добавил Линецкий.

– Зато я узнаю их из тысячи, - отвечал физрук.

Как бы в качестве наглядного доказательства переверзевской глупости, на берегу, раскинувшись, лежали совершенно голые девушки. "Интересно, как он собирается узнать "наших", - думал Линецкий, - очень интересно..." Лица у многих девушек были прикрыты панамками или платочками, зато их ракушки находились в такой близости от наших персонажей... И одновременно от моря, так что распалённому сознанию Линецкого казалось, что это уже нечто большее, чем визуальное сходство... В Форосе он принимал участие в сборе мидий. Это рапаны жили на глубине четырёх метров, это их подбирал со дна Переверзев, а мидиями были попросту облеплены прибрежные камни... Запустив руку под воду, Линецкий находил их на ощупь...

На лице у Переверзева было олимпийское спокойствие. "Он запрограммирован на добычу глубоководных..." - с грустью подумал Линецкий. Растеряв все разумные аргументы, он ничего больше не говорил, но неожиданно для себя самого расхохотался.

– Что такое?
– остановился Переверзев.

– Ничего!

– Потому что мы пообещали. Надо быть джентльменами.

Переверзев считал мысы, которые они огибали. Некоторую часть пути они проделывали вброд, вдоль скалы, или даже вплавь, а потом опять шли пляжи. Совершенно пустые и дикие. Жёлтые скалы, похожие на детские замки из песка. Уже ближе к Орджоникидзе снова появились люди. Совсем голых среди них теперь не было, если пользоваться терминологией Перверзева, это были "текстильщики". Побеседовав с одним из них, Переверзев вернулся к Линецкому (тот во время их разговора стоял в море, по шею в воде) и сказал, что надобно им идти дальше.

– Ты помнишь, они говорили, что будут ждать нас у четвёртого мыса?

– Ничего я не помню!
– сказал Линецкий.
– Но мы прошли уже десять мысов, по меньшей мере. Всё, дальше иди сам, с меня хватит! Это твой личный бред, я к нему не хочу иметь никакого отношения. Я понимаю, что просто так подойти к одной из девиц, разлёгшихся от Коктебеля до Орджоникидзе, подставив солнцу причинные места, не так легко... Причинно-следственные связи не так просты, как кажется... Об этом вздыхал ещё Экзюпери... Но тем не менее! Попытка - не пытка, и всё равно это будет в тысячу раз разумнее, чем идти чёрт знает куда только потому, что какие-то малолетки...