Серв-батальон
Шрифт:
Ужас на миг захлестнул рассудок, но затем случилось непредвиденное: что-то щелкнуло в ободе шейного кольца гермошлема, и едва ощутимый укол инъектора с боевым стимулятором вернул ясность рассудку и зрению, словно кто-то невидимый, но крайне жестокий, схватил его за шиворот и ткнул взглядом в экраны – нет, смотри, привыкай, они десять минут назад были живы, питали надежды, строили планы, любили и ненавидели, стремились куда-то, считая, что субъективная, личная Вселенная никогда не погибнет, а их суета имеет смысл и вот – мгновенный
ВСЕ.
Их больше нет.
От осознания не приукрашенной, преподанной жестко и внезапно правды у Верхолина заныло в груди, но система боевой метаболической коррекции строго следила за состоянием пилота – еще один укол в область шеи окончательно привел его в чувство, немного притупил остроту восприятия, сглаживая, нивелируя эмоциональный всплеск.
Нет. Так нельзя… Я хочу чувствовать!
В растерзанные мысли Верхолина, переживавшего личную, субъективную, касающуюся только его драму души и рассудка, внезапно вторгся голос бортовой кибернетической системы:
Антон я могу временно отключить систему боевого поддержания жизни.
Он вздрогнул всем телом.
Ощущать, что в его внезапных, острых, полыхнувших в душе переживаниях участвует еще и искусственный интеллект серв-машины, было до того странно, что Верхолин даже не почувствовал неприязни, лишь запоздалой реакцией пришла досада, – она подслушивала, – но Антон тут же осекся в мыслях – «Одиночка» всегда на связи, но та подготовка, что подразумевалась годами тренировок на симуляторе боевой машины, имитируя полный нейросенсорный контакт с сервосистемами, отчего-то не включала в опыт виртуальных схваток участие в них «второго пилота».
– Не нужно. Я справлюсь. – Верхолин с трудом выдохнул фразу, ощущая нехватку воздуха.
– Я могу прояснить некоторые моменты. – Зазвучал в рубке мягкий женский голос. «Одиночка», подстраиваясь под пилота, перешла на звуковую форму общения.
– Что, например?
– Вас тренировали принимать решения самостоятельно, приучали управлять машиной, как собственным телом. Здесь кроется коренное отличие последнего пополнения от когорты других пилотов. Подумай сам, Антон, если ты в состоянии вести бой без меня, то во сколько раз возрастает боевая эффективность машины при нашем взаимодействии?
Антон не стал производить вычислений. Сейчас его волновало иное. Его сознание потеряло привычную точку опоры, и балансировало на краю опасной пропасти.
– Почему ты называешь меня по имени?
– Это сближает.
– Надолго?
– У меня нет ответа.
– Я спрашиваю, когда начнется бой, сколько мы продержимся?
– Тактико-технические характеристики «Фалангера» рассчитаны на тридцать минут активного боестолкновения.
Антон едва поверил услышанному.
– Да чушь! – Все существо Верхолина яростно воспротивилось приведенной цифре. – Я валил по четыре-пять серв-машин и благополучно выходил из схватки. Какие полчаса?
– Есть
– Например?
– Уничтожив несколько машин противника, ты израсходуешь боекомплект, но «миссия» не окончится. Ты не сможешь выйти из боя, Антон.
Верхолин несколько секунд мысленно переваривал услышанное, а затем сухо произнес:
– Обсудим варианты выживания чуть позже. – Он покосился на таймер, мысленно удивившись тому, что всего лишь минута в состоянии спрессовать в себе столько внутренних, моральных событий. – Я не вижу посадочный модуль Саймона.
– Он в пятидесяти метрах за зданием.
– Сумеешь проложить безопасный маршрут?
«Беатрис» не ответила, просто начала движение к заданной точке.
Им дано было прожить этот день, равный по своей значимости, всей жизни.
Прошло всего девять минут с момента, как «Нибелунги» отстрелили посадочные модули с серв-машинами, а многое уже необратимо изменилось в душах юных пилотов.
Антон, направляя «Фалангера» меж руин, приближался к месту пеленга на неудачно приземлившийся контейнер с машиной лейтенанта Грина.
Разум постепенно адаптировался к достоверным ощущениям, тускнели сравнения с прожитым ранее, новая реальность переполняла рассудок, и чувства – противоречивые, злые, растерянные уступали место не отрешенному спокойствию, а не испытанному ранее гибельному азарту, жуткая смесь возникала в груди, где холодок страха перед неизбежностью сменялся горячими волнами непонятного прилива сил, и на фоне цепкого, машинального наблюдения за окружающей обстановкой в мысли вплетался бестелесный голос «Одиночки».
Она, – Антон не избежал общей для многих пилотов тенденции, думая о кибернетической системе как о некоем одухотворенном существе, причем, в соответствии с голосом он воспринимал ее как женщину, что поначалу здорово напрягало, а потом вдруг началось непринужденное слияние двух рассудков – живого и искусственного, – она, это уже я, в какой-то мере…
Модуль «Беатрис» с жадностью впитывал мысли Верхолина, ведь искусственные нейросети начали свое обучение несколько дней назад в условиях полигона, и сейчас в них шел нарастающий, если не сказать – взрывообразный процесс развития, накопления и одновременной обработки информации.
Она осознавала себя, но мысли «Одиночки» ее взгляд на мир действительно являлся копией мыслей и взглядов Верхолина, отчего росла, крепла незримая связь, и «Фалангер» с каждый тактом работы ступоходов двигался все увереннее.
Подобное воссоединение происходит не всегда и не с каждым, только человек, не обладающий фобиями относительно кибернетических систем, способен на полноценный, глубинный нейросенсорный контакт, когда его личность становиться той базой, точкой опоры и отсчета, с которой начнет свое саморазвитие модуль «Одиночки».