Серые братья
Шрифт:
Утро покрасило серым окна и стену напротив. На стене, над дверями, ведущими в трибунал, висела мраморная доска с врезанными в неё медными буквами: «Si ferrum non sanat, ignis sanat».
– Си феррум нон санат, игнис санат, – проговорил он вполголоса. – Что это?
Он спрашивал не у привратника, который был далеко и, кажется, незаметно дремал. Он вообще ни у кого не спрашивал, но ответ ему дали.
– «Что не излечивает железо – излечивает огонь».
Башмачник вздрогнул. Возле него стоял молодой инквизитор. Он вышел откуда-то из-за спины, а вовсе не из двери трибунала. «Тут, значит, много тайных ходов?»
Шли по длинному петляющему коридору и по ступеням, всё ниже и ниже. Идти было легко: ящик остался наверху, в присутственном холле. Он испытывал даже радость – и от того, что можно размять закоченевшее тело, и от того, что наконец-то всё выяснится.
Радость была недолгой. Они приблизились к невысокой, дубовой, окрашенной в синий цвет двери, когда дверь эта распахнулась и навстречу к ним вывалился… палач. Мокрый от пота, массивный, с волосатым выпуклым брюхом. Голову его закрывал традиционный острый колпак с двумя продолговатыми вырезами для глаз, и голова эта была сильно склонена набок: на плече у него лежал, безжизненно свесив руки, окровавленный человек. Палач тяжело шагал, придавленный ношей, но, как бы ему не было в тот миг неудобно, он, увидев своего инквизитора, отшатнулся к стене, пропуская господина вперёд, и даже изобразил почтительный кивок. Башмачник, стараясь не смотреть на окровавленную кожу принесённого палачом человека, прошёл поспешно в приоткрытую дверь.
Он оказался в подвале, освещённом огнём жаровни и факелами – один из этих факелов кто-то менял, встав на низенький табурет. Вдоль стены справа – столы с людьми в чёрном и кафедра. Слева – доски, верёвки, железные шипы, кнуты, свитые в кольца, клещи, жаровня. Лицо окатил резкий запах пота, угля, воды, дерева, крови.
– Назови себя! – послышался вдруг мерный голос.
Он торопливо повернулся в сторону голоса. Молодой инквизитор стоял за кафедрой, цепко взявшись тонкими пальцами за края её бортиков, и взгляд его был подобен предгрозовой мгле.
– Я – Йорге, башмачник, ваша милость господин инквизитор!
– Запишите, – сказал стоящий на кафедре, и кто-то из сидящих за столами поспешно заскрипел плохо очиненным пером, – Йорге, башмачник, обвиняемый в ереси.
– Ваша милость! – не удержался от вскрика всполошенный Йорге, – я никогда не был еретиком! Ни словом, ни мыслью… За десять лет не пропустил ни одной службы!
– Поклянись, – бесстрастно сказал допрашивающий, – что ты не еретик.
– Но как же, ваша милость… Ведь библия нам говорит – «не клянитесь!.. Ибо это – от лукавого!»
– Запишите. Обвиняемый отказался отрицать, что он еретик.
– О нет, нет, ваша милость! Я готов… Если вы приказываете… Я клянусь, что не еретик, и никогда им не был!
– Запишите. Обвиняемый нарушил требование библии «не клянитесь». Только что он доказал своё подпадение ереси мыслью и словом.
– Но как же так, ваша милость! Ведь я говорю только то, что вы мне велите!
– Ты должен признаться, что ты еретик.
Негромко скрипнула дверь. Тяжело ступая, вошёл палач. Подошёл к бочке, наклонился, с шумом и плеском смыл с себя чужую кровь, сел на плаху с воткнутыми в её края топорами.
– Как я могу признаться в таком страшном… Нет! Нет! Я не еретик!
– Запишите. Обвиняемый упорствует в признании. Ничего не остаётся, как применить
– О, Господи, помоги! – заплакал и вскинул лицо к низкому каменному потолку дрожащий башмачник. – Я сознаюсь, ваша милость! Я сознаюсь. Я – еретик.
– Запишите. Обвиняемый сознался. Пытка его отменяется.
– Спасибо! Спасибо, господин инквизитор!
– Теперь тебе необходимо раскаяться, и тебя отпустят домой.
– Да, конечно! Как вы прикажете. Я раскаиваюсь в ереси. Я был еретик, но теперь я всецело раскаиваюсь.
– По закону великой святой инквизиции, раскаивающийся должен доказать свою искренность. А именно – назвать всех сообщников, – родственников, знакомых, соседей, – кто участвовал с ним в ереси или разделял его взгляды.
– Помилуйте!! Как же это?! У меня нет никаких сообщников!
– Запишите. Обвиняемый снова упорствует. Очевидно, что его раскаянье – ложно. Хуманум эст ментири [26] .
26
Humanum est mentiri(лат) – Человеку свойственно лгать.
– Прикажете начинать? – приподнялся со своего места палач.
– Готов ли ты назвать сообщников до того, как к тебе применят пытку? – обратился инквизитор к едва стоящему на ногах башмачнику.
– Я… Ваша милость… Готов. Только мне нужно вспомнить! Мне нужно вспомнить всех разделявших мои взгляды, чтобы не назвать случайно невинных. – (Йорге незатейливой смекалкой своей понял, что спастись здесь можно только лишь вооружившись тем же оружием, что и его мучители, и попытался-таки спастись): – Сколько, – медленно, слабым голосом спросил он, – еретику может быть предоставлено времени для того, чтобы он хорошо вспомнил всех?
– Всю свою жизнь еретик может и должен вспоминать о сочувствовавших или помогавших ему! – надменно провозгласил вдруг сидящий за столом человек, – единственный из присутствующих облачённый в партикулярное [27] платье.
(Стоящий на кафедре, не удержавшись, бросил в его сторону взгляд, полный ярости, презрения и досады.)
– То есть, время на это не ограничено? – Торопливо подхватил нужную мысль Йорге.
– Разумеется, нет.
– Тогда, – сказал, вытирая дрожащей рукой пот, башмачник, – отведите меня в камеру, добрые господа, и дайте перо и бумагу. Я буду старательно вспоминать.
27
Партикулярное – гражданское, светское.
– Запишите, – отчётливо скрипнув зубами, проговорил допрашивающий, – обвиняемый отправляется в камеру, чтобы составить список соучастников ереси.
И, порывисто шагнув с кафедры, вышел в дверь, – но не ту, через которую они недавно вошли, и на которую указывал теперь башмачнику один из инквизиторов, занявший руки свои листом чистой бумаги, пером и чернильницей, – а в другую, маленькую, почти незаметную в противоположной стене.
Сторож из ящика