Шрифт:
С. Скрынникову
«…И чтобы там ты был еще удачливей, чем здесь!»
Тост на поминках
Снег начался ранним утром, и к тому времени, как Тимоти вышел из парадного и направился к остановке автобуса, асфальт уже был здорово загажен грязной тающей массой. В кожанке без шарфа было зябко, но возвращаться домой ради утепления не хотелось: даже за пятиминутное опоздание шефиня взгреет по первое число… Со стороны он смотрелся, как олицетворение речения «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»: на ушах его плотно сидели плеерные наушники, исторгавшие Вагнера, глаза надежно прикрывали темные очки, а губы были столь крепко сжаты, что казалось, из этого рта никогда более
Да уж, неприятности ходят стаями, подобно акулам: началось все перед Рождеством, когда шеф и главный редактор их процветавшего в те недавние времена журнала, известный авиационный фотограф Джо Гридмэн, полетел в командировку в Иран. И не вернулся: на посадке самолет с прессой врезался в гору недалеко от Исфахана.
После похорон Джо (скорее всего, закопали почти пустой гроб: класть туда было особо нечего) издание пожелала возглавить его вдова, энергичная хорошенькая дама сорока с небольшим лет, которую неплохо знали в их кругах, так как Джо везде брал ее с собой. Айрин Гридмэн «порулила» журналом всего полгода, но даже за этот короткий срок сумела развалить буквально все: при огромном личном обаянии, до бизнес-леди ей было, как до Луны. На счету редакции оставалось всего несколько сотен сэнгов, зарплата выплачивалась нерегулярно, о гонорарах вообще и говорить было не принято. На пятки наступали конкуренты, штатные корреспонденты либо искали подработки на стороне, либо вообще уходили в другие издания. А в конце лета единственный оставшийся в штате «супер-корреспондент» с мировым именем, Алек Эндрюс, несостоявшийся сэнгамонский космонавт, прошедший в свое время полный курс предполетной подготовки в Советском Союзе, свалился с обширным инфарктом. Короче говоря, впереди вырисовывался крах.
А Тимоти вот не мог уйти. Видимо, дело тут было в застарелой и немодной ныне порядочности, присущей ему: ну не мог он бросить свою горе–шефиню на произвол судьбы, вот не мог, и все тут… А ведь ему уже тридцать пять, ни семьи, ни детей, крохотная однокомнатная квартира в не самом престижном районе Сэйлема – города с откровенно поганым климатом, так несвойственным для Сэнгамона, зарплата в сто двадцать сэнгов, которой он уже, впрочем, не видит третий месяц. А впереди долгая и гнилая зима, в ящике письменного стола растет стопка неоплаченных счетов… И все чаще приходится прибегать к помощи небезызвестного Джона-Ячменное Зерно1. Не спиться бы этой зимой.
…На остановке зябло десятка полтора людей; большинство из них, как и Тим, недооценили коварство октябрьской погоды, одевшись без оглядки на сезон.
И тут он увидел маленький серый комочек, притулившийся возле стены дома рядом с остановкой. Котенок. Крохотный пушистый зверек был мертв, хотя на его тельце не было заметно повреждений: видимо, он замерз еще ночью.
Тимоти пронизало острое чувство жалости: мало того, что он был неравнодушен к кошачьему племени вообще и к котятам в особенности; дело тут еще было в его родовых корнях. Их род носил шотландскую фамилию, звучавшую странновато: МакКиттен, что дословно обозначало «Сын Котенка». Когда-то, в Первую мировую войну, это имя прогремело на Западном фронте, затмив собою даже такие фамилии, как фон Рихтгофен и Гинемэр: прадед Тимоти, в честь которого его, собственно, и назвали, пошел добровольцем в Британский авиакорпус, где в течение полутора лет поднялся от второго лейтенанта до майора и стал единственным в мире асом, преодолевшим рубеж в сто побед. Прадед пережил войну, отделавшись сильной хромотой и простреленным легким. Он умер от чахотки весной девятнадцатого года, всего двадцати шести лет от роду… Все, что осталось от него на память – потускневший от времени Крест Виктории и не очень удачная фронтовая фотография. Весь остальной немаленький «иконостас», равно как и наградной серебряный маузер, небогатые потомки майора МакКиттена давным-давно снесли в ломбард.
Подошел автобус, и Тимоти с облегчением влез в него: смотреть на несчастного котенка стоило ему нешуточных душевных мук, а не смотреть он не мог. Видение мертвого серенького котика продолжало навязчиво преследовать его. В голову полезли совсем уж траурные мысли: о родителях, которых он почти не помнил, об их любимом «Майнтанке», летящем в трехсотметровую пропасть, о том, как нянюшка, которая добровольно взяла на себя все заботы о четырехлетнем Тиме после их гибели, четыре следующих года говорила мальчику, что папа с мамой уехали в командировку в Штаты и вот-вот
Так оно и осталось в дальнейшем, несмотря на то, что бесчувственным сухарем Тим ни в коем случае не был. Одинокий и необщительный, он привык прятать свои переживания и эмоции под маской непроницаемости на лице. Его ценили, как неплохого коллегу и добросовестного работника, никогда ничего не обещавшего, но и никогда не подводившего. Правда, и настоящих друзей у него было совсем немного.
А вот и нужная остановка. До редакции, размещавшейся в старом особняке на окраине Сэйлема, нужно было пройти еще метров восемьсот по безлюдной улице, застроенной по одной стороне пакгаузами, а с другой – ограниченной фабричным забором. «Скоро мы, наверное, съедем отсюда… Жаль…» – подумалось Тиму. Густой снег лениво сыпался вниз крупными хлопьями. Няня как-то рассказывала, что МакКиттены в свое время были богатыми фабрикантами, что вот эта самая текстильная мануфактура в конце позапрошлого века принадлежала им. Что увлечение Тима–старшего авиацией как раз от этого и произошло: фабрика выпускала перкаль для обшивки аэропланов.
…В снег иногда очень трудно определить направление, откуда исходит звук. Неожиданно белесое пространство вокруг Тимоти затопил мощный треск мотоциклетного мотора, перебивший даже увертюру к «Тангейзеру», звучавшую в наушниках. Тим заозирался, но так и не успел понять, что ревущее чудовище притаилось между двумя пакгаузами. Здоровенная «Ямаха» неожиданно вылетела прямо на него; водитель опрометчиво вздернул машину на «козла», ничего впереди себя не видя, на улице же ее повело на тающем снегу. Тимоти ударило в висок передним колесом, он отлетел в сторону и ударился головой об бордюрный камень. Наушники слетели с ушей, очки брызнули осколками.
Тим оторвал затылок от асфальта. Как ни странно, у него ничего не болело, даже голова, которой он приложился более чем серьезно. «Может быть, так оно и бывает после смерти? Но где же тогда мое бренное тело?» – подумал он, озираясь. Нет, вроде бы, он по прежнему был живехонек: кожа толстого летного реглана вполне материально заскрипела от движения, на земле не осталось никаких следов от его лежания… Впрочем, ведь они должны были остаться: шел снег. Ан нет! Асфальт был сухим, небо, серое и низкое, тем не менее, не грозило разродиться снегом. Было значительно теплее, чем утром, свет сквозь облака тек не утренний, а скорее дневной. Так, ну и где же мотоцикл, который его сбил? Тоже ни следа. Тим ощупал карманы. Н-да, и тут чудеса. Что же, он пролежал здесь несколько часов, в течение которых асфальт успел полностью просохнуть, а в это время кто-то спер его разбитые никуда не годные очки и плеер, не тронув при этом бумажник? Расскажите это вашей бабушке! Так попросту не бывает. Хотя плеера жаль, сто двадцать семь сэнгов, настоящая Япония… Ладно, продолжим путь, благо, все кости целы, и мозги остались в черепушке, а не на асфальте.
Своим обычным быстрым шагом Тим двинулся вниз по улице, по-прежнему абсолютно безлюдной. И первое, что бросилось ему в глаза, стоило лишь осмотреться повнимательнее, было состояние пакгаузов, асфальта и фабричной ограды: все они как будто помолодели, сбросили несколько десятков лет. Пакгаузы серебрились свежим гофрированным металлом на фасадах, в заборе все прутья, как будто на параде, стояли безукоризненной шеренгой, ни одного гнутого или кривого, асфальт был не старым и расколотым, а свежим, почти черным, без единой трещинки… Что это, глюк или капремонт в течение двух выходных дней? И все же, где снег?! По своему многолетнему опыту Тим знал, что если уж снег в Сэйлеме зарядит – это не меньше, чем на три-четыре дня. Ну сухо же, сухо! Ерунда какая-то!
Дальше, дальше по улице. Ого! А что это за вычурный странный особняк справа за изгородью? Вот уж его точно в пятницу не было…
А меж тем, за оградой высился вполне барский домище в два этажа, с овальными окнами в стиле модерн, обрамленными декадентскими завитушками, с нависающими полукруглыми козырьками, весьма нелишними, учитывая особенности местного климата. Вот под этим козырьком вполне себе можно устроить праздничек персон на десять, выставив во двор пару скамей и стол…
– Мак?!2 Это ты, брат?!..