Серый пилигрим
Шрифт:
Рахт, наконец, узнал голос. Артанг. Старый добрый учитель Артанг. Он хотел улыбнуться, но рот туго стягивала повязка из свернутого куска ткани. Он попытался пошевелиться и понял, что его спеленали, как младенца. Открыл глаза. Сквозь светлую ткань, которой он накрыт, можно различить лишь оранжевые пятна горящих факелов, установленных слева от него. Артанг стоит где-то в изголовье, продолжает рассказывать.
— Он стрелял по ночам, воткнув рядом с маятником факелы. Я узнал об этом только через несколько дней. Однажды на рассвете я нашел его спящим
Рахт хорошо помнил те времена. Правда, Артанг умолчал о том, что всыпал ему тогда десяток палок за упрямство.
— Он был хорошим учеником, – помолчав, закончил старик.
Рахт поерзал на жестких досках. Пахло дымом, лепестками цветов и едким соком боли–дерева. Многочисленные ушибы и порезы саднили, казалось, что все тело – сплошная источающая боль рана. Но эта боль не могла даже сравниться с той, что рвала его тупыми когтями изнутри. Рахт зажмурился, чувствуя, как от уголков глаз к ушам побежали горячие струйки слез.
Брат…
— Однажды мы все вместе собирали дикий мед в лесу Айхар. И нашли попавшего в силки детеныша пумы. Он был уже довольно большой, и рычал на нас, когда мы пытались приблизиться. Мы хотели уйти, потому что рядом могла оказаться мамаша…
Говорил Сейн. Рахт не сразу узнал его голос – юноша будто давился словами.
— Но Рахт не ушел. Пока он вынимал детеныша из ловушки, тот ему все руки и живот разодрал. Но он не отступился. Он все-таки высвободил его и отпустил на свободу… Он был добр.
Эту историю Рахт тоже хорошо помнил. Сейчас бы он никогда так не поступил. Глупо выпускать на свободу пуму, которая со временем может напасть на кого-нибудь из поселка. Но тогда он не смог пройти мимо.
Над головой раздался следующий голос, с очередной историей.
Что происходит? Он, насколько позволяли опутывающие его веревки, пошевелился под покрывающей его тканью. Ухо защекотали мягкие лепестки, которыми было усыпано его ложе. От их сладковат ого запаха кружилась голова и немело в груди, как при падении с высоты. А еще хотелось спать.
Рахт знал этот запах. Алые лепестки ай–карры – цветка, растущего по всему острову. Снимают боль, делают человека вялым и сонно улыбающимся. Брошенные в огонь, дают дурманящий красноватый дым. Таким дымом окуривают дома, чтобы изгнать злых духов.
А еще лепестки ай–карры жгут на похоронах.
– …и он остался один. Но все равно долез до самой вершины и достал из гнезда эти перья. А чтобы спуститься оттуда, ему пришлось прыгать в водопад. Мы кричали ему, чтобы он не прыгал. Мы хотели позвать старших, чтобы они спустили его оттуда. Но он прыгнул. Он был храбрым.
Рассказывал, кажется, Ахар. За ним последовал Авер, потом Кайдар. Историй было много – коротких и длинных, иногда смешных, иногда грустных. Но у каждого находилось несколько хороших слов. Рахт был удивлен. Сверстники не очень-то любили
Теперь он умер для них. И как того требует обычай, все они вспоминают о нем хорошее.
Сквозь ткань, закрывающую лицо, ничего не было видно, но Рахт прекрасно знал, как все выглядит со стороны. Высокий погребальный помост с заготовленными вязанками хвороста для костра. В круге пляшущего света факелов – тело, покрытое светлым саваном и усыпанное большими, в пол–ладони, алыми лепестками. Безмолвные фигуры сородичей, маячащие на границе света и тени.
Возможно, на помосте два тела. Даже скорее всего. Да, так правильно. Предателя и братоубийцу нужно хоронить вместе с жертвой.
Страха не было. Возможно, Рахт просто надышался испарений ай–карры. Но он слушал звучащие над ним речи отстранено, будто говорили не о нем. Он словно стоял где-то там, вместе со всеми, за границей освещенного круга, а не лежал под саваном на погребальном помосте.
Когда закончились рассказы, остался только барабан. Его гулкий голос далеко разносился в ночи. Вскоре к нему присоединился протяжный голос кого-то из старших, затянувший заунывную песнь. Сородичи пели, и их голоса звучали все тише, отдаляясь от помоста.
Рахт замер. Он не раз видел похороны и знал, что какое-то время пробудет один. Огонь разожгут только на рассвете, когда небо на востоке только–только начнет розоветь. Красноватый дым будет подниматься высоко над поселком, растворяясь в утренней мгле.
Смерть, скорее всего, будет легкой. Он задохнется от этого дыма, прежде чем языки пламени доберутся до савана.
Рахт стиснул зубы, вгрызаясь в повязку. Втянул ноздрями дурманящий запах ай–карры. Слезы неустанно текли по вискам, щекоча кожу.
Старый Артанг, как всегда, был прав. Гордыня и упрямство не приносят ничего хорошего. Всю свою короткую жизнь Рахт стремился быть первым. Во что бы то ни стало. Готов был пробивать лбом стены, насмерть стоять на своем, зубами прогрызать себе путь среди врагов.
Все напрасно. Один взмах меча – и две жизни оборваны разом.
Рахт не слышал приближающихся шагов, поэтому невольно вздрогнул, когда у самого уха раздался голос. Голос был похож на воронье карканье – хриплый, клокочущий. Рахт сразу же узнал его.
Сожженный.
— Я знаю, что ты давно очнулся. Это хорошо. У тебя уже было время подумать. Осознать, что с тобой произошло…
Рахт повертел головой, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь ткань. Но по–прежнему были видны лишь оранжевые пятна горящих факелов.
Что нужно этому чудовищу? Ему мало того, что он сделал? Хочет еще и поиздеваться напоследок?
Джайрах молчал. Рахт замер, прислушиваясь. Уже ушел? Зачем он приходил?!
— Ты мертв, мальчик, – продолжил Сожженный, когда Рахт уже устал прислушиваться и бессильно откинул голову на доски. – Твое сердце еще бьется, кровь еще бежит по жилам, боль еще терзает твое тело и душу. Но для твоего клана тебя больше нет.