Серый
Шрифт:
Равин с удовольствием проделал весь этот путь, как проделывал когда-то. По дороге Викторка и Бэбел по-товарищески отчаянно переругивались по той причине, что Викторка зацепился шинелью за проволоку на заборе и, падая, выдрал клок на спине, а Бэбел, мерин тухлозадый, не смог вовремя снять его с колючки и теперь сам, своими тупыми пальцами будет помогать зашивать шинелку, принадлежащую Родине, Родиной же и выданную воину на случай зимы в Забайкалье.
«Судя по молодым лицам Бэбела и Викторки, мы на срочной службе, значит, забросило в прошлое, — подумал Равин,
Бэн их ждал. Он сидел в своей каптерке на диване, закинув ноги на обшарпанный стол, бренчал на гитаре и, гоняя сигарету во рту из угла в угол, пускал Дым в потолок.
— Сочинил что-нибудь? — спросил Бэбел, снимая шинель и пристраивая ее на гвоздь под потолком. Равин тоже повесил шинель на гвоздь, а Викторкину шапку, заранее готовя хохму, нахлобучил, встав на цыпочки, на самый верхний гвоздь.
Бэн выплюнул сигарету на пол, растер ее сапогом.
— Блюз, — объявил он, ударил по струнам и запел надтреснутым, проамериканским голосом;
Вот снова падает листва,И птицы вновь зовут кого-то,С прощальным криком, не спеша,Летят в далекие края,Покинув дикие болота…— Класс! — сказал Викторка, хлопнув рукой по столу. — Мне нравится. Особенно про дикие болота.
У Владислава Львовича кожа покрылась мурашками. Он помнил эту песню, и сейчас, спустя пятнадцать лет, вновь присутствует на премьере.
Бэн хмыкнул, сказал: «Внимайте дальнейшее», — вновь ударил по струнам.
Их тихий зов наводит грусть,Как будто сердце хочет с нимиВдаль улететь, чтоб тосковатьИ край родимый вспоминать —Леса заснеженной России.Владислав Львович не выдержал и вполголоса подхватил последний куплет:
И наши дни, как листопад,В года спрессовывает время,И никогда нельзя назадВернуть и сбросить со счетовПрожитых лет святое бремя.Бэн отложил гитару, потянулся.
— Ну как, уел я вас? — Он окинул хитрым взглядом друзей.
— Уесть-то уел, да для танца это не годится, — ответил Бэбел. — Но штука хорошая.
«Танцы, — спохватился Равин. — Мы же тут в офицерском городке играем, вернее, играли. Офицерские танцы — это же ни с какими другими несравнимо: господа офицеры — все поголовно „под газом“. Все барышни-вольнонаемные — аналогично. Первые пьют от тоски по нормальной гражданской жизни, а вторые от невозможности устроить личную жизнь, и здесь, в военном гарнизоне, у них последний шанс. А для меня и Бэбела танцы — единственная
Викторка удивился!
— Сегодня танцев не будет! Какие сегодня танцы? Вы что, очумели?! Тревога!
— А я-то думаю, в честь чего наши доктора в полевой форме сегодня? Даже не знал, что тревога, — хмыкнул Бэн.
— Тебе, как выдающемуся свинарю, тревога не положена, — сказал Викторка. — А потому ближе к теме: что мы сегодня пьем?
— Да, что мы сегодня пьем, животновод Бэн?! — поддержал Равин, сам в душе недоумевая по поводу тревоги.
Бэн опять потянулся, хрустнул суставами, резко встал и приподнял диван. В бельевом ящике лежало четыре бутылки «Агдама».
Викторка запротестовал:
— Не, мужики, сначала давайте порубаем, а потом и кирять сядем. Сегодня можно будет всю ночь оттягиваться. В городе никого, кроме патрулей да пьяных сверхсрочников. — Он вскочил с места, схватил шинель и под общий хохот начал подпрыгивать, пытаясь достать шапку с гвоздя. Не достав, снял сапог и сбил им шапку на пол.
— Бэбел — сука, — сказал он.
— При чем тут я?! — спросил хохочущий Бэбел.
— Идем в нашу столовую, — сказал Бэн. — В госпитале лучше готовят. Я не могу есть в вашей тошниловке. Да там, наверное, сейчас патруль. — Бэн сплюнул.
Одевшись, вышли на улицу и, скрючившись под шквальным ветром, затопали в сторону столовой.
«Вот эти двое, — думал Равин, замыкая четверку, — Бэбел и Викторка, после армии приедут ко мне. У обоих никогда не будет детей — слишком много успели поболтаться по площадкам. Викторка, к тому же будет долго лежать в больницах со щитовидной железой и, в конце концов, сопьется».
— Привет, Танюшка! — заорал кому-то Викторка. — Как дела? Лечишь или калечишь?
Владислав Львович оторвался от размышлений, узнал медсестру, часто ходившую на танцы, кивнул.
Викторка продолжал, заведенный одним видом хорошенькой девушки:
— Сегодня танцев не будет! Так что не приходи. Все на «войне». А эти лабухи толстомордые, — он ткнул пальцем в Бэбела и Равина, — сейчас нажрутся до потерн памяти… — Викторка не договорил и во весь рост растянулся на земле. Его сапоги захлестнула петля из тонкой проволоки.
— Такую засаду мне испортил! — с сокрушенным видом воскликнул Бэн. — Думаешь, я в отпуск не хочу? Я специально на подполковников петлю ставил. Повадились по ночам вокруг шататься… Последнюю свинью украсть решили.
«Я не в прошлом, — подумал Равин, помогая подняться Викторке и ненавязчиво сбивая ребром ладони снег с его задницы — Не устраивал Бэн засад на подполковников. Да и подполковникам с какой стати свиней красть?».
Столовая оказалась почему-то на втором этаже, что опять же дало Равину лишний повод подумать, куда его забросило. Она была совершенно пуста. Сели в углу у окна с прекрасным видом на гауптвахту. Бэновский корефан грузин Вано выставил гору еды: полный бачок вареного мяса, тарелку винегрета и тарелку селедки, а в довершение изобилия кастрюлю компота.