Сестра Ноя
Шрифт:
Пока Михалыч протирал стекла, я держал дверь открытой, жадно вдыхая густые тропические запахи. Опять же из самшитового кустарника вынырнула Маша, приложила палец к губам: «конспирация, батенька» и села на сиденье рядом со мной, мягко хлопнув дверью. Когда автомобиль тронулся с места, прошелестел шинами по щебенке и выехал на улицу, Маша сказала:
— Мы живем и сейчас проезжаем район Тигре – самый экзотический район, заложенный в ХIХ веке богатыми аристократами. Виллы и бунгало утопают в тропической растительности и стоят на берегу реки Тигре. Сейчас аристократия облюбовала себе
— Словом, живете, словно акулы колониализма. И чему вас только в школе на уроках истории учили!
— А знаешь ли ты, мой дорогой братец, как называется этот город?
— Буэнос–Айрес, что означает «хороший воздух», что весьма сомнительно для мегаполиса.
— Это только окончание названия. А полностью по–испански звучит так: Ciudad de la Sant;sima Trinidad y Puerto de Nuestra Se;ora de Santa Mar;a de los Buenos Aires, а переводится как «Город Пресвятой Троицы и Порт нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров».
— Здорово! И название города, и твой испанский. Долго учила?
— Нет, походила по улицам две недели с разговорником, а на третьей неделе – слушаю сама себя и удивляюсь: да я же говорю по–испански свободно. Это называется «эффект погружения в среду».
— Нечто вроде того погружения в омут рабочего барака, которое нам Юра устроил?
— Да, вроде того. Послушай, а зря ты на него тогда обиделся.
— Это, Маша, не обида. Я чувствовал себя так, будто отравлен ядом. Мне понадобилось много месяцев полного отрешения от производственной среды, чтобы очиститься от яда. Понял я одно: никогда не буду начальником. Лучше с протянутой рукой на паперти стоять, чем смотреть на людей и думать про себя: когда ты меня предашь? Там, где в воздухе носится дух честолюбия и стяжания, люди находятся в постоянной опасности соблазна.
— Посмотри, мы выехали на набережную Пуэрто–Мадеро.
— А что это за белые стрелы над водой?
— Это «Женский мост». На этих бутонных стрелах на вантах подвешена пешеходная дорожка.
— Ты говоришь, набережная, а я что-то не вижу океанских просторов.
— Город стоит на берегу не океана, а реки Ла Плата, самой широкой в мире – аж 230 километров.
— А как же ты хотела меня на берег океана свозить?
— Для этого лучше съездить в курорт Мар дель Плата – там 17 километров песчаных пляжей и чистая вода. Только в сентябре несезон – холодно. А сейчас мы сворачиваем на проспект 9 июля – еще один мировой рекордсмен по ширине – 128 метров.
Поплутав по кварталам, остановились на краю парка у белого храма с пятью синими луковицами куполов, зажатого между жилыми домами.
— Это Свято–Троицкий Собор – первый русский храм в Аргентине. На его строительство Государь Николай Александрович пожаловал десять тысяч рублей. Здесь уникальный кузнецовский фарфоровый иконостас. Служат в нем примерно раз в месяц. А вообще в БА семь православных храмов, и еще несколько в пригородах и курортах.
Поклонившись престолу храма, вернулись в центральный район. По противоположной стороне проспекта пронеслись один за другим груженые песком «камазы».
— Буэнос–Айрес называют южноамериканским
— Скажи Михалычу, что тебе нужен знаменитый ресторан Ла Кабрэра.
— А сама?
— Ну, ты же мужчина! Меня тут давно не принимают во внимание. Как говорила бабушка, наше бабье дело – телячье.
— Сурово!.. Так чем знаменита эта точка общепита?
— В основном, своими стейками. Здесь подают самое нежное и сочное мясо в мире – эль асадо, называется. Только подождать придется, но это того стоит.
Под чутким руководством Маши я заказал асадо, суп чорба и пирожки эмпанадес, и мы погрузились в ожидание. Я как охотничья собака вдыхал душистые кухонные ароматы и стремительно набирал аппетит. В кармане обнаружил книжечку аргентинского классика Борхеса «Расследование» и прочел вслух:
«А буэнос–айресские площади – благородные купели свежести, патрицианские собрания деревьев, подмостки любовных свиданий – это единственная заводь, где улицы на минуту отходят от навязчивой геометрии, разрывают сплошную линию домов и, как толпа после бунта, кидаются врассыпную.
Если буэнос–айресские дома – это робкое самоутверждение, то площади – дворянское достоинство, ненадолго дарованное тому, кого оно осеняет.
Буэнос–айресские дома с красной плиткой или цинком крыш, с этими сиротами внезапных башенок либо лихих козырьков над входом, похожи на прирученных птиц, которым подрезали крылья. Улицы Буэнос–Айреса, которые уводит в глубину проходящая шарманка, жалкое излияние души. Улицы с тонким и сладким привкусом воспоминаний, улицы, где бродит память о будущем по имени надежда, неразлучные, неизгладимые улицы моей любви. Улицы, которые без лишних слов ладят с нашей высокой печатью – здесь родиться. Улицы и дома моего города, да не оставит меня и впредь их широта и сердечность».
— Неплохо? – спросил я с поддевкой, зная невысокое мнение Маши о Борхесе.
— Гениально! Так можно написать только о любимом городе. Поэзия, почти белый стих…
После сытного обеда мы прошлись по мощеной улице и на крохотной площади увидели, как несколько пар танцуют под магнитофон аргентинское танго.
— А не тряхнуть ли нам стариной, подруга? Помнится, мы с тобой на школьном вечере танцевали танго.
— Ну что ты, Арсюш, – потупилась она, – ты только посмотри, как страстно они танцуют. Это не танец, а сплошная эротика. Кстати, раньше танцевали танго только в борделях. Пойдем в машину.
— Как скажешь, сеньора.
— Ну что, Арсюш, поедем смотреть ночной БА?
— Нет, достаточно, Маш. Я всё это много раз уже видел: дома, улицы, дворцы, пальмы, цветы… Люди как люди, ничем от наших не отличаются, только говорят по–испански. Мужики так же как у нас во дворе собираются в кучки обсудить политику, футбол, вкусный обед с мясом. Женщины кокетничают, как всюду. Ничего нового. Что еще? Горы – видел Кавказ, пампасы – что наши степи, животных можно и в зоопарке рассмотреть. Океан? Хватит с меня и нашего Черного моря. Так что, милая сестрица, пора обратно домой.