Сестрички
Шрифт:
Одно из яиц выскальзывает у нее из пальцев, она пытается удержать его… яйцо расползается. Скорлупа его необычно тонкая, как бумага.
— Какое гадкое яйцо! — восклицает Джемма. — Какое уродство! Скоро в мире не останется ничего совершенного!
Джемма протягивает Эльзе испачканную руку. Та вытирает ее салфеткой — запястье, розовую ладонь, тонкие пальцы и почти незаметный шрам на месте безымянного. Энни немедленно заменяет яйцо. Процесс взвешивания возобновляется.
— Тебе противна моя рука? — интересуется Джемма, взбивая миксером масло с сахаром.
— Нет, — говорит Эльза, бедная
— Честно говоря, не могу понять, зачем я живу, — жалуется Джемма. — Я не только не могу совершить ничего полезного, я еще и людям внушаю отвращение. Бедный Хэмиш, не надо было жениться на мне. Сущее несчастье для богатого человека иметь жену-калеку.
— Я не думаю, что так уж важно иметь детей, — заявляет Эльза. — Смысл жизни не обязательно только в этом.
— Однако это так, — вздыхает Джемма, вбивая по одному яйца в тесто. — Это так. Ты, впрочем, повторяешь слова Виктора.
— Неважно. Но мы с ним детей заводить не хотим. У него уже есть дочь, а что касается меня, то я знаю, чего мне не хватает в жизни.
Джемма изумлена.
— Надеюсь, не все девушки с тобой согласны. Иначе мои друзья никогда не увидят внуков.
Джемма высыпает в миску оставшуюся порцию муки.
— По-моему, ты говорила, что любишь Виктора, — продолжает она. — Соответственно, ты хочешь материализовать свою любовь, сделать ее осязаемой для будущих поколений. Разве тебе не интересно посмотреть, каков будет результат вашего генного дуэта?
— Я не говорила, что не хочу ребенка от Виктора, — возражает Эльза. — Я не хочу вообще. Меня не волнует будущее. Мои интересы все здесь, сейчас. К тому же на земле детей и так больше, чем нужно.
— Не так уж и много, насколько я могу судить, — резко говорит Джемма. — Хотя припоминаю, что в твои годы я рассуждала точно так же, ухаживая за Гермионой, Ханной, Гортензией, Хелен и Элис. Но сейчас я начинаю чувствовать боль — я засохшая ветвь рода человеческого. Природа поставила на мне крест. Она покровительствует червеподобным угрям, электрическим скатам, крикливым чайкам, стадам планктона, рыбам, которые краснеют при виде особи другого пола, — всем, кроме меня. Мне не позволено оставить потомство. Я — худшая из худших, презренная из презренных. Меня наказали жизнью.
— Ты всегда можешь воспитать чужого ребенка, — рассудительно подсказывает Эльза. Ее тон раздражает и успокаивает одновременно.
— Это далеко не одно и то же! — Страсть в голосе Джеммы не угасает. — Хотя я пробовала. Не так много чужих детей, которых можно усыновить. В наши дни только идиотки сохраняют нежелательную беременность, а кому нужен ребенок идиотки? После окончания военных действий во Вьетнаме Хэмиш отправился туда со мной. Ему нужно было в определенное время года подобрать орхидеи для разведения, а я… я искала себе ребенка. Безуспешно. Зато я встретила там Энни — беременную вдову, привезла ее в Англию, чтобы проследить за беременностью, но вдовой она оказалась мнимой (просто супруг ее скрывался от властей), а роды — преждевременными. Ребенок появился на свет мертвым. Короче, я осталась с Энни и Джонни, но по-прежнему без ребенка. Всю жизнь я гонялась за нежеланным дитятей, и всю жизнь судьба была против меня. Даже с этим тортом я не уверена в успехе.
Джемма хватается за ожерелье. Эльзе оно кажется дешевым и убогим… какие-то блеклые искусственные жемчужины.
— Но мне, по крайней мере, — надрывно повышает голос Джемма, — не придется испытывать все прелести беременности, все эти отеки, пятна, боли, не придется и через унижение родов проходить.
— Вот эта сторона меня как раз волнует меньше всего, — говорит Эльза. — Даже забавно. Но вот после… Никуда не выйди без соски, бутылки, мешка подгузников, ваточек, тряпочек, не поспи, не поешь! И никогда больше не делать ничего, что хочется именно тебе!
— Ну, для этого на свете существуют няни, — отмахивается Джемма. — Мне бы только твой темперамент. Мне бы только твое тело. Только бы…
Она пристально смотрит на Эльзу. Девушка начинает ерзать. Ноги у нее не совсем чистые.
— Точно не знаю, — беспомощно говорит она, — но, возможно, я бесплодна. Гормональные пилюли пью с самого начала.
— Эльза, я уверена, — твердо отвечает Джемма, — что ты не просто плодовита, ты царственно плодовита, и на твоем месте я бы выбросила к черту все пилюли и проверила бы это.
Эльза слишком шокирована, чтобы сразу отвечать. Джемма берет бисквитную форму, застилает бумагой, промасливает, посыпает мукой (чуть-чуть, чтобы комков не было) и на две трети заполняет легким, белым, живым тестом, которое, кажется, едва сдерживает свою силу, чтобы не подняться и не затвердеть. Мужская сущность бисквита очевидна, как очевидна женственность печки с ее горячим лоном. Дверцы электропечки снабжены специальным магнитным затвором, предупреждающим проникновение толчков холодного воздуха и, как следствие, усадку теста. Кому понравится опавший, квелый бисквит?
— Ты готова встретиться завтра со своей падчерицей? — беспечно интересуется Джемма.
— Я могла бы уехать. Виктор отнюдь не настаивает на этом знакомстве.
— Надеюсь, он не стыдится тебя?
— Нет. Если он кого и стыдится, то их, — заявляет Эльза невинно. — А поскольку я Виктору не жена и не собираюсь ею стать, то и Уэнди я не мачеха. Пора покончить с семейными «титулами» — жена, муж, свекровь, теща, мачеха, зять, падчерица… конца края нет. Одни эти слова уже навлекают на нас неприятности.
— Ты можешь пренебречь этими условностями, — говорит Джемма. — Ты можешь вообще обойтись в жизни без единой бумажки — без брачного свидетельства, без свидетельства о рождении, без завещания, без закладных документов, без банковского счета, но люди, связанные этими бумажками, останутся. И останутся прежними. Спасенья нет.
Джемма подзывает Джонни и что-то говорит ему. Эльза не слышит, но хозяйка уже велит гостье следовать за ней. Она хочет показать, что с майонезом произошла катастрофа. Масляная капельница не сработала, и соус расслоился. Но спасти его еще можно, поэтому Джемма обращается к Эльзе: