Сестры-близнецы, или Суд чести
Шрифт:
Бернштайн кратко и сдержанно обосновал существо жалобы. Штеделе, когда до него дошла очередь, почти дословно повторил все, что было опубликовано в его сообщении.
Затем к качестве свидетеля был вызван Харден. В зале воцарилась мертвая тишина. Громко, твердым голосом он категорически отрицал факт получения от князя Ойленбурга хотя бы одного пфеннига, не говоря уже о миллионе. Да, у него были сведения об известных щекотливых случаях из прошлого Ойленбурга, которые он, при всем его личном высоком уважении к князю, исключительно защищая собственную репутацию, должен довести до сведения общественности.
Истец вышел, таким образом, далеко за рамки существа процесса, дело теперь шло вовсе не о предполагаемом подкупе, а исключительно о частной жизни князя Ойленбурга. Обвиняемый Штеделе не предпринимал ничего против этого, хотя шансы выиграть процесс у него таяли на глазах.
Первым свидетелем был сорокашестилетний Георг Ридл из Штарнберга, личность с весьма сомнительной репутацией. Он признался, что в молодые годы находился с князем в интимных отношениях. Князь тогда арендовал виллу на Штанбергерском озере, и все происходило во время поездок на лодке за щедрое вознаграждение.
Затем в качестве свидетеля Бернштайн вызвал рыбака Якоба Эрнста, также жителя Штанберга, добропорядочного бюргера. Вначале Эрнст категорически отрицал все обвинения, но Бернштайн попросил председательствующего настоятельно указать свидетелю на значение и последствия дачи ложных показаний под присягой. Председатель суда довел до сведения свидетеля соответствующие параграфы Уголовного кодекса.
Рыбак Эрнст, в отличие от Ридля, для которого тюрьма была как дом родной, никогда не стоял перед судом и считал, что попасть в тюрьму — это просто позор. Ему было стыдно, что он дал себя запугать каким-то паршивым параграфом, а еще больше он ненавидел своего мучителя Бернштайна.
— Его светлость князь очень хороший человек, — сказал он. — Он всегда был добр ко мне и моим домашним.
— А вы занимались с князем совместным онанизмом? — заорал на него Бернштайн.
Якоб Эрнст попытался увернуться от ответа.
— Че-то не понял я, че вы спрашиваете, — сказал он.
Суд был вынужден перевести терминологию на баварский диалект.
Свидетель густо покраснел.
— Ну… да… — заикаясь выдавил он из себя. — Да было вроде раз… чего тут говорить… на озеро, стало быть, мы тогда рулили, тогда вроде да…
— А когда вы с князем бывали в поездках?
— Да, и тогда, стало быть, мы иногда… — пробормотал свидетель.
Слезы стыда и раскаяния катились по его щекам, и он чуть не бегом выскочил из зала. В коридоре на него набросились репортеры, но он, высокий, грузный человек весом за сотню кило, опустив голову, пробил себе дорогу к выходу.
В зале Бернштайн между тем произносил заключительное слово. Ответчик обвинил его манданта в том, что он собирал грязные сведения из прошлого князя Ойленбурга с единственной целью получить большие деньги за свое молчание. Харден вынужден был обратиться в суд для доказательства, что факт подкупа является чистейшей выдумкой обвиняемого.
После на редкость короткого совещания суд посчитал доказанным, что обвиняемый Антон Штеделе оклеветал истца Максимилиана Хардена, и приговорил его к штрафу в размере ста марок.
Не
Глава XIV
Это было обычное, как и все другие, утро среды. Алекса огромным усилием воли заставила себя наконец подняться. Проходя через прихожую в ванную комнату, она услышала шум, доносившийся с первого этажа: слуги проснулись и были заняты своими делами. Каждую первую среду месяца, если не было дождя, все персидские ковры выносились во двор для выколачивания пыли. Это входило в обязанности денщика, и глухие удары со двора говорили о том, что Дмовски верен своему долгу.
Алекса позвонила, чтобы подали завтрак, и Светлана принесла его наверх. Она была старше другой горничной и обладала более мягким характером. Поначалу Алекса пыталась вступать с ней в разговор, но получала только односложные и зачастую невразумительные ответы. Алекса думала, что Светлана просто ее не понимает, однако немецкий фрейлейн Буссе она, видимо, понимала хорошо, хотя экономка и говорила с «глупыми поляками» на местном диалекте. Алекса кивком отпустила девушку, но тут же снова позвала ее.
— Скажи фрейлейн Буссе, что я чувствую себя неважно и не спущусь к обеду.
Когда Светлана принесла ей обед, Алекса слышала внизу стук посуды. После этого некоторое время было тихо, затем хлопнула входная дверь. Послышался стук копыт лошади вдоль дома, затихший в мягком песке по направлению к военному плацу.
Вторую половину дня Алекса также провела в постели, уставившись в потолок. С замужеством нужно кончать, иначе она сойдет с ума. Для этого есть только два варианта — самоубийство или развод. Собственно, она вовсе не безоружна. У нее теперь есть кое-что против Ганса Гюнтера. С этой мыслью она снова заснула и проснулась лишь тогда, когда фрейлейн Буссе спросила ее, спустится ли она вниз к ужину. С трудом Алекса вернулась к действительности.
— Нет, пусть принесут сюда немного ветчины и чай. — Фрейлейн Буссе кивнула головой и вышла. Повинуясь внезапному импульсу, Алекса закричала ей вслед: — И вот еще что: пусть Светлана перенесет постель моего мужа вниз в его кабинет.
Фрейлейн Буссе от неожиданности открыла рот:
— В кабинет? Почему?
— Она должна постелить ему там на диване.
— Господин майор должен спать в кабинете? — в ужасе спросила фрейлейн Буссе.
— Совершенно верно.
— Только одну ночь?
— Каждую ночь. С сегодняшнего дня.
После долгого молчания:
— Об этом он мне ничего не говорил.
Растерянность этого существа доставляла Алексе какое-то извращенное удовольствие. Она посылала врагу объявление войны, причем, как водится, через парламентера.
— А теперь вы услышали это от меня.
— Я хотела бы сначала спросить у него.
— Так спросите.
Фрейлейн Буссе стояла по-прежнему как пришитая на пороге, уставившись на Алексу пустыми, как у заснувшей рыбы, глазами. Она не могла решить: передавать майору ультиматум или отказаться?