Сестры Бронте. Лучшие произведения в одном томе

Бронте Шарлотта

– Ее пальцы! – вскричал он. – Ее нежные тонкие пальчики! А раз так, то здесь и она сама.

Сильная рука вырвалась из плена, схватила меня за локоть, за плечо, обвила мне шею, талию и привлекла к его груди.

– Это Джейн? Кто… что это? Ее фигура, ее рост…

– И ее голос, – добавила я. – Она вся здесь. Как и ее сердце. Бог да благословит вас, сэр! Я так рада снова быть с вами!

– Джейн Эйр! Джейн Эйр! – Вот все, что он сказал.

– Мой любимый патрон, – ответила я. – Да, я Джейн Эйр. Я нашла вас, я вернулась к вам.

– Поистине? Во плоти? Моя живая Джейн?

– Вы прикасаетесь

ко мне, сэр, вы обнимаете меня – и очень крепко. Я ведь не холодна, как труп, не бесплотна, как воздух?

– Моя живая любовь! Да, это ее плечи, ее лицо, но я не могу быть так вознагражден за все мои горести! Это сон, как те, что я вижу по ночам, когда вновь прижимал ее к сердцу – вот так. И целовал – вот так, и чувствовал, что она любит меня, и верил, что она больше никогда со мной не расстанется!

– И не расстанусь, сэр. С этого дня я всегда буду с вами.

– Всегда со мной? Но вот я проснусь, как просыпался всегда, и слова эти обернутся горькой насмешкой! Сколько раз я оставался брошенным на волю отчаяния! Моя жизнь была все такой же темной, одинокой, безнадежной, моя душа изнывала от жажды, но ей было не дано испить, мое сердце терзал голод, и ничто его не утоляло. Милая, нежная, сонная греза, льнущая ко мне сейчас, ты тоже улетишь, подобно всем твоим сестрам до тебя, но прежде поцелуй меня, обними меня, Джейн.

– Вот, сэр! И вот!

Я прижала губы к его прежде таким сверкающим, а теперь таким неподвижным глазам, откинула волосы с его лба и поцеловала этот лоб.

Мистер Рочестер словно очнулся, поверил, что все это – наяву.

– Это ты? Правда, Джейн? Значит, ты вернулась ко мне?

– Да.

– И не лежишь мертвой в канаве или на дне какой-нибудь речки? И не влачишь свои дни всеми отверженная, тоскуя среди чужих людей?

– Нет, сэр. Я теперь независимая женщина.

– Независимая? Как так, Джейн?

– Мой дядя, живший на Мадейре, скончался и оставил мне пять тысяч фунтов.

– А, деньги! Значит, это явь! Подобное мне никогда бы не пригрезилось. А к тому же этот ее особый голосок, не просто нежный, но полный веселого лукавства и такой бодрящий! Он оживляет мое засохшее сердце, воскрешает его… Так ты теперь независимая женщина, Дженет? Богатая?

– Да, богатая, сэр. Если вы не разрешите мне жить у вас, я построю себе дом дверь в дверь с вашим, чтобы вы могли приходить ко мне в гостиную скоротать вечерок, когда соскучитесь по моему обществу.

– Но раз ты богата, Джейн, то теперь у тебя, конечно, есть друзья, которых заботит твоя судьба, и они не потерпят, чтобы ты посвятила себя такому слепому калеке, как я.

– Я сказала вам, сэр, что я независимая женщина, а не просто богатая. Я сама себе хозяйка.

– И ты останешься со мной?

– Конечно. Если только вы не будете возражать. Я буду вашей сиделкой, экономкой. Как вижу, вы одиноки. Я буду вашей компаньонкой, буду читать вам, гулять с вами, сидеть подле вас, служить вам. Буду вашими глазами и руками. Прогоните свою меланхолию, милый патрон! Пока я жива, вы не останетесь один.

Он ничего не ответил. Лицо у него стало сосредоточенным, очень серьезным. Он было открыл рот, собираясь что-то сказать, и вновь закрыл. Мне стало не по себе. Быть может, я поступила опрометчиво, не посчитавшись с условностями? И он, подобно Сент-Джону, счел

такое пренебрежение к ним неприемлемым? Ведь я говорила в убеждении, что он попросит меня стать его женой, что он хочет этого: меня поддерживала уверенность, пусть невысказанная, но от этого не менее твердая, что он не медля назовет меня своей. Но он молчал, его лицо становилось все более сумрачным, и я вдруг спохватилась, что могла ошибиться, что, возможно, невольно поставила себя в глупое положение. И я начала потихоньку высвобождаться из его объятий, но он поспешно вновь притянул меня к своей груди.

– Нет-нет, Джейн, не уходи! Нет! Я обнял тебя, слышал твой голос, черпал отраду из твоей близости, из нежности твоих утешений. Я не могу отказаться от этого счастья, когда для меня все черно. Ты должна быть моей! Пусть смеется свет, пусть называет меня безумцем, эгоистом – пусть! Это не имеет значения. Самая моя душа жаждет тебя. И либо обретет то, чего ищет, либо смертельно отомстит своей бренной оболочке.

– Так, сэр, я же останусь с вами. Я ведь уже сказала это.

– Да, но под этим ты понимаешь одно, а я совсем другое. Возможно, ты решишь остаться при мне – ухаживать за мной, как добрая сиделочка (ведь у тебя нежное сердечко и благородная душа, и они пробуждают в тебе желание жертвовать собой ради тех, кого ты жалеешь!). Без сомнения, мне следовало бы удовлетвориться этим. Полагаю, теперь я должен питать к тебе лишь отеческие чувства? Ты так думаешь? Не молчи же, ответь мне!

– Думать я буду так, как пожелаете вы, сэр. Если вы полагаете, что мне следует быть только вашей сиделкой, я буду довольна и этим.

– Но вечно оставаться моей сиделкой, Дженет, ты не можешь. Рано или поздно ты выйдешь замуж.

– Замужество меня не привлекает.

– Напрасно, Дженет! Будь я прежним, то заставил бы тебя переменить мнение, но… слепой калека!

Он вновь помрачнел. А я, напротив, повеселела и ободрилась. Его последние слова объяснили мне, в чем заключалась трудность. А так как для меня этой трудности не существовало, то я с радостью забыла про недавнее смущение и возобновила разговор уже в шутливом тоне.

– Пора вернуть вам человеческий облик, – сказала я, приглаживая его густые, давно не подстригавшиеся волосы. – Как погляжу, вы мало-помалу превращаетесь не то во льва, не то еще в какого-то не менее дикого зверя. Так или не так, но, во всяком случае, вы напоминаете Навуходоносора среди зверей полевых. Волосы у вас смахивают на орлиные перья, хотя насколько ваши ногти уже превратились в птичьи когти, судить пока не берусь.

– Эта моя рука осталась не только без ногтей, но и без пальцев, – сказал он, показывая мне свою изувеченную руку. – Жалкий обрубок… омерзительное зрелище… ты согласна, Джейн?

– Смотреть на нее грустно. Как и на ваши глаза, и на след ожога на вашем лбу. Но куда грознее опасность полюбить вас за них еще сильнее и совсем избаловать.

– Я думал, моя рука, шрамы на моем лице внушат тебе отвращение, Джейн.

– Вот как! Не говорите мне этого, не то я скажу что-нибудь обидное о вашей проницательности. А теперь разрешите покинуть вас на минуту. Надо распорядиться, чтобы в огонь подкинули дров и прочистили решетку. Вы способны видеть пылающий огонь?

– Да, правым глазом я различаю сияние – багровый отсвет.