Сестры Бронте. Лучшие произведения в одном томе

Бронте Шарлотта

Последние слова она выговорила почти шепотом, так что расслышал их только я, и с легкой грустной улыбкой подняла на меня взор, исполненный робкого, но такого нетерпеливого вопроса, что мне обожгла щеки прихлынувшая к ним кровь.

— Мне кажется, нет, — сказал я. — А если бы я мог ручаться за всех, как ручаюсь за себя, то ответил бы просто «нет».

Щеки у нее тоже запылали.

— И вы правда не намеревались зайти?

— Я боялся показаться навязчивым.

— Навязчивым? — вскричала она с нетерпеливым жестом. — Как… — Но, видимо, вспомнив о присутствии тетушки, перебила себя и, обернувшись к почтенной даме, продолжала: — Вы только послушайте,

тетя! Этот человек — друг моего брата, мой собственный близкий знакомый (хотя бы и в течение нескольких месяцев), уверявший, что он очень привязался к моему сыну… И вот, оказавшись возле моего дома, вдали от собственного, он не хочет нанести нам визита, боясь показаться навязчивым!

— Мистер Маркхем слишком уж скромен, — заметила миссис Максуэлл.

— Скорее уж слишком церемонен, — возразила ее племянница, отвернулась от меня, опустилась в кресло возле столика и принялась листать лежавшую на нем книгу с большой энергией и рассеянностью.

— Будь мне известно, — сказал я, — что вы окажете мне честь, вспомнив меня, как близкого своего знакомого, я, конечно же, не отказал бы себе в удовольствии побывать у вас, но я полагал, что вы давно меня забыли.

— Значит, вы судили о других по себе, — пробормотала она, не отрывая глаз от книги, но покраснела и перелистнула сразу с десяток страниц.

Наступило молчание, и Артур счел себя вправе воспользоваться этой паузой, чтобы подвести ко мне своего молодого красавца сеттера, показать, до чего же он вырос и похорошел, а также справиться, как поживает его отец Санчо.

Миссис Максуэлл удалилась переодеться, Хелен тотчас отодвинула книгу, несколько мгновений молча смотрела на своего сына, его друга и его собаку, а затем отослала первого из комнаты под предлогом, что мне, конечно же, будет интересно посмотреть красивую книгу, которую ему подарили, — так пусть он ее принесет. Мальчик охотно повиновался, а я продолжал поглаживать сеттера. Молчание затянулось бы до возвращения его хозяина, если бы это зависело только от меня, но через минуту-другую хозяйка дома нетерпеливо вскочила и, заняв прежнюю позицию между мной и углом каминной полки, воскликнула:

— Гилберт, что с вами? Почему вы так переменились? Я знаю, таких вопросов не задают, — добавила она поспешно. — Возможно, это очень грубо, и вы не отвечайте, если считаете так… Но я терпеть не могу всякие тайны и скрытность!

— Я не переменился, Хелен. К несчастью, я все такой же… все мои чувства… Переменился не я, а обстоятельства.

— Какие обстоятельства? Да говорите же! — Ее лицо побелело от тревоги… Неужели от страха, что я опрометчиво дал слово другой?

— Я отвечу вам всю правду, — сказал я. — Признаюсь, меня привело сюда намерение увидеть вас… Конечно, не без некоторых опасений, что я покажусь навязчивым даже не без страха, что прием мне будет оказан самый холодный… Но тогда мне было еще неизвестно, что вы теперь владелица этого поместья. Узнал я о вашем наследстве, уже подъезжая сюда, из разговора моих соседей, и вот тогда понял все безумие моих заветных надежд, всю необходимость тотчас от них отказаться. И хотя я сошел с дилижанса у ваших ворот, но с твердым намерением не входить в них. Однако задержался на несколько минут, чтобы посмотреть на дом и парк, а затем уехать назад в М., не повидав их хозяйку.

— И если бы мы с тетей не вернулись в эти минуты с утренней прогулки, я бы никогда вас больше не увидела, и вы мне даже не написали бы?

— Я думал, для нас обоих будет лучше более не видеться, — ответил я как мог спокойнее,

но тем не менее почти шепотом, чтобы скрыть дрожь в голосе. И я не осмелился посмотреть ей в лицо, боясь, что от моей твердости не останется совсем уж ничего. — Я думал, такая встреча только нарушит ваш душевный покой, а меня доведет до безумия. Но я теперь рад, что случай позволил мне увидеть вас еще раз, узнать, что вы не забыли меня, а также сказать, что я буду помнить вас вечно.

Наступила пауза. Миссис Хантингдон отошла к окну. Сочла ли она, что лишь скромность помешала мне просить ее руки, и размышляла, как отказать мне, не слишком ранив мои чувства? Но прежде чем я заговорил, чтобы вывести ее из затруднения, она внезапно обернулась ко мне и сказала:

— Но что же вам мешало сделать это раньше? То есть заверить меня в том, что вы любезно меня помните, и убедиться, что и я вас не забыла? Почему вы просто не написали мне?

— Я бы написал, но не знал адреса, а справляться о нем у вашего брата не мог, так как думал, что он будет против… Но это меня не остановило бы, если бы я смел поверить, что вы ждете от меня письма или хотя бы изредка вспоминаете своего несчастного друга. Но ваше молчание убедило меня, что я забыт.

— Так вы ждали, чтобы я вам написала?

— Нет, Хелен… миссис Хантингдон, — ответил я, краснея от скрытого в ее словах упрека. — Разумеется, нет. Но если бы вы мне передали весточку через своего брата или хотя бы иногда справлялись у него обо мне…

— Я часто о вас справлялась. Но решила этим и ограничиться, пока сами вы будете лишь изредка вежливо спрашивать его о моем здоровье.

— Но ваш брат ни разу не сказал мне, что вы упоминали про меня.

— А вы его спрашивали?

— Нет. Так как видел, что он не хочет, чтобы его о вас расспрашивали, и нисколько не расположен ни поощрять мое слишком упрямое чувство к вам, ни хоть чем-то помочь мне. — Хелен промолчала, а я добавил: — Он, разумеется, был совершенно прав. — Она продолжала молча смотреть на заснеженную лужайку. «Хорошо, я избавлю ее от моего присутствия!» — подумал я, тотчас встал и подошел попрощаться, исполненный самой героической решимости. Впрочем, ее питала гордость, не то бы у меня недостало на это сил.

— Вы уже уходите? — спросила она и взяла руку, которую я ей протянул, но не отпустила сразу.

— Для чего мне оставаться?

— Подождите хотя бы, пока не вернется Артур.

Я с радостью повиновался и прислонился к стене по другую сторону окна.

— Вы сказали, что не переменились, — заметила моя собеседница. — Но это не так. Вы переменились. И очень.

— Нет, миссис Хантингдон. Хотя обстоятельства этого и требуют.

— Значит ли это, что вы относитесь ко мне точно так же, как в последнюю нашу встречу?

— Да. Но говорить об этом теперь нельзя.

— Нельзя было говорить об этом тогда, Гилберт, а не теперь. Если, конечно, вы не отступите от правды.

Волнение помешало мне вымолвить хоть слово. Но она, не дожидаясь ответа, отвернулась к окну с заблестевшими глазами и пунцовыми щеками, открыла его и выглянула наружу. То ли чтобы успокоить взволнованные чувства, то ли чтобы скрыть смущение, то ли просто чтобы сорвать с маленького кустика у самой стены прелестный полураспустившийся бутон зимней розы, чуть выглядывавший из-под снега, который, видимо, укрывал его от мороза, пока не подтаял на солнце. Во всяком случае, цветок она сорвала, осторожно смахнула сверкающие кристаллики льда с листьев, поднесла его к губам и сказала: