Сестры печали
Шрифт:
– Не притворяйся, я вижу, ты не спишь, – люди так не говорят, она улыбающийся ангел, в глазах которого застыл свет миллиарда звезд, и весь этот свет отдан мне. Без остатка.
Поднимаю веки и смотрю, смотрю, смотрю… Во все глаза – жадно, до боли, до слез. Пусть ее лик положит начало новой памяти, я не буду жалеть об утраченном, пусть прошлое навсегда останется за неведомой мне гранью, лишь бы сохранить одну-единственную частичку настоящего.
– Ты слишком красива… даже для богини…
Она смеется. Люди так не смеются… Она слишком красива, я боюсь ослепнуть
– Богиня смерти – так, кажется, ты меня называл? – обязана быть красивой, чтобы скрасить последние часы обреченного.
– Я передумал, я уже не хочу умирать, – простые и честные слова даются с огромным трудом. Но я уже не хочу…
– Рада слышать. Но почему ты решил оставить свою богиню без работы?
Что мне ответить ей? Что я люблю…? Я не буду врать, не буду врать ей. Я не люблю, я еще не умею, но я хочу научиться. Я сумею, иначе не выживу… жить – значит любить. Себя, саму жизнь, сегодняшний день и завтрашний, любить темноту и свет, тишину и слова, пропасть и небеса… любить ее, дарящую любовь мне.
– Я хочу пригласить тебя на свидание… ради этого стоит пожить еще хоть немного.
– Роман при исполнении? – она улыбается. – Я бы рискнула. И куда же ты хочешь меня пригласить?
– В моем родном Екатеринбурге есть замечательное место, где подают лучший в мире греческий салат… Он достоин того, чтобы его отведала самая прекрасная из богинь.
– Заманчиво, жаль, от божественного салата нас отделяют две тысячи километров и двадцать лет в придачу! Придется брать все в свои слабые женские руки: пользуясь твоей беспомощностью, а потому и безотказностью, сама приглашу уральского гостя на романтичный променад под радиоактивными московскими звездами. Заманчиво?
– Ужасно, – я ловлю ее руку и прикладываю к своим губам, целую пальцы, один за другим. – Предлагаю выгнать завистника Люка из кунга и разработать новый план.
– Выгоняйте, – милостиво соглашается маркиз, демонстративно смотрящий в противоположную от нас сторону. – У меня аллергия на розовые сопли.
– Боюсь, в таком виде, доблестный Сол, ты не переживешь свидания с ненасытной богиней смерти, – она прекрасно видит, что даже легкий флирт лишает меня сил. Ненавижу свою слабость, но я сумею ее перебороть, жажда жизни способна творить чудеса.
Сквозь сон чувствую прикосновение ее губ к моей щеке. Долгий поцелуй провожает меня на ту сторону бытия, проваливаюсь сквозь пространство и время с дурной улыбкой на устах. Умею ли я ощущать счастье?
Ее нет рядом со мной, понимаю это прежде, чем глаза привыкают к окружающей полутьме. И все меняется: вижу чью-то спину над своей головой, а ноги мои почти упираются в живот странного низкорослого человека в мешковатом балахоне. Лицо его скрыто натянутым по самые глаза капюшоном.
Меня несут на носилках. На вопросы о текущем местоположении и пункте назначения «медбратья» не отвечают, на оскорбления – и сложносочиненные, и самые незамысловатые – никак не
Из хороших новостей – носильщики не склонны к агрессии, на их месте я давно бы заколбасил беспокойный, матерящийся «груз». Тот, что со стороны моих ног, прощает мне даже болезненный пинок-тычок в область солнечного сплетения, вместо полагающегося «трехэтажья» в ответ он лишь обиженно мычит и не пытается отомстить. Похвальный пацифизм, жаль, до лица не доплюну…
Похоже, что все увлекательное путешествие на носилках в компании двух безответных тварей я провел без сознания – не проходит и пары минут, как мы сворачиваем из широкого коридора в узкий проход, заканчивающийся незапертой дверью. За ней комнатушка с двумя кроватями и минималистским набором мебели, зато с электрическим освещением, в помещении горит сразу несколько лампочек, невиданное расточительство по нынешним скупым временам!
«Санитары» без лишней жестокости перекладывают мое бренное и в целом пока совершенно бесполезное тело на кровать у дальней стены. В процессе «переноса» я жду от отпинанного мной субъекта ответной любезности – лично я бы такого психованного пациента положил мимо койки. Дважды. Со всей дури. Однако процедура проходит мирно, без эксцессов. У придурка не хватает мозгов даже для самой безобидной мести… «Ну, тупые!» как говаривал один ныне забытый сатирик.
Почему ж я помню столь малозначительные вещи, а самого себя вспомнить не в состоянии?! От этой мысли окончательно свирепею и шлю в спину уходящим санитарам пожелание взаимной сексуальной близости в чрезвычайно извращенной форме. Когда остаюсь в злобном одиночестве, запоздало соображаю, что тащили мою не самую легкую тушу две женщины! Ну, или в лучшем случае самки – походка, жесты, движения – все говорит в пользу моей догадки… А я их матом обложил (про пинок лучше и не думать!), редкостный джентльмен, ничего не скажешь!
Для приличия стыжусь пять минут, затем снимаю тяжесть с души обещанием непременно попросить у обиженных дам коленопреклоненного прощения. Еще бы сил хватило для преклонения этого самого колена… Стоп!
Останавливаю поток своих мыслей и прислушиваюсь к внутренним ощущениям, есть в них что-то неправильное, вызывающе странное… Понимание наступает практически сразу – я не чувствую пустоты, а значит, не чувствую боли, эта мерзкая сука оставила меня – не прощаясь, напоминая о себе лишь слабостью в мышцах и путаницей в сознании.
Неужели я свободен от… Не спеши, Сол, не радуйся раньше времени, боль – это такая мразь, что всегда возвращается, плюя на твои желания и планы, она вероломна, жестока и непобедима.
Я напряженно жду ее триумфального камбэка, сокрушительного блицкрига, нацеленного на мои нервные центры. Прислушиваюсь и жду. С тревогой и дурным предчувствием, цепенея от ужаса.
Вместо боли меня навещает Люк. У него мерзкий характер, отвратительные привычки, скверные манеры, но я безумно рад его видеть – еще бы, даже самый распоследний человек приятнее и честнее фашистской дряни, измывающейся над нервными окончаниями.