Сестры Шанель

Литтл Джудит

Я телеграфировала Габриэль и Эдриенн, умоляя их покинуть Париж и укрыться в Биаррице, но они отказались. Эдриенн все еще настаивала на том, чтобы быть ближе к фронту на случай, если с Морисом что-нибудь случится. А Габриэль хотела быть рядом к Кейпелом. Он еще не был женат и по-прежнему приезжал к ней в отпуск.

Не обращая внимания на бомбы, сыплющиеся с неба, обстрелы, штурм со всех сторон, Габриэль продолжала работать. К новому сезону она украсила трикотажные пальто узором в тон платью или блузке, которые надевались под него. Ее мысли были сосредоточены на комплектах, одинаковых наборах, и в разгар бури она даже умудрилась извлечь прибыль из обстрелов. Дамы, гостившие в «Ритце», хотели выглядеть презентабельно и в бомбоубежищах.

Посреди ночи, когда завывали сирены, не было времени одеваться. Поэтому сестра шила одежду, в которой можно было спать или быстро натянуть на себя, а в качестве материала использовала запас мужских пижам из красного джерси, который ей удалось где-то раздобыть. То были искусно сшитые костюмы свободного покроя. Они были нужны всем. И я представляла, как Бой, одобрительно улыбаясь, говорит:

– Это великолепно, Коко! Ты принесла моду в бомбоубежища.

ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ

Весна сменилась летом, и голоса мальчишек, выкрикивающих газетные заголовки, зазвучали совсем по-другому. То были звуки победных боев, одного за другим. Белло Вуд. Марна. Битва при Амьене.

Американцы – хорошо обученные бойцы, не истощенные продолжительной войной, – наконец-то прибыли на фронт в полном составе. Вместе с англичанами и французами они смогли оттеснить немцев. Снова забрезжила надежда – сначала это был тихий шепот, потом все громче и громче. Война скоро закончится!

Пора было возвращаться в Париж. Элиза могла сама управлять бутиком в Биаррице, а я хотела быть в городе, когда закончится война. Мне хотелось праздновать победу именно там.

И Лучо. Может быть, он наконец вернется.

Меня не было в Париже целый год, город изменился. Повсюду разбитые или заколоченные досками окна. Те, что уцелели, были заклеены кусочками бумаги, чтобы предотвратить расползание трещин. Эти листочки создавали причудливые узоры и орнаменты.

Вокруг памятников аккуратно, почти с нежностью, были сложены мешки с песком, напоминавшие, как сильно парижане заботятся о своем городе. Кое-где вместо зданий – лишь груды щебня. Но самым шокирующим зрелищем для меня стала огромная воронка от снаряда в Тюильри – в саду, где мы с Лучо так часто гуляли. И прекрасные каштаны… В холодную зиму, когда не хватало угля, их рубили на дрова. Почти святотатство! Хотя по образовавшимся проплешинам было заметно, что деревья пытались сохранить изо всех сил.

Я скучала по Парижу.

И по Габриэль, которая лихорадочно трудилась:

– Война скоро закончится, Нинетт, и людям понадобится новая одежда – спортивная, повседневная и вечерняя. Мы должны быть готовы.

Нам нужно было больше места, и мы, не посоветовавшись с Кейпелом, внесли залог за целый дом под номером 31 по улице Камбон. Теперь это были наши деньги. Из-за войны стало возможным получить лицензию. И Габриэль могла привезти свои модные творения из Биаррица в Париж и продавать здесь не только трикотаж, но и самые дорогие вещи, сшитые вручную, сделанные на заказ для частных клиентов. Сирота, которой говорили, что ей очень повезет, если она станет швеей, стояла у руля дома Высокой моды в столице мировой моды.

– Столько всего надо сделать, – суетилась она, не останавливаясь ни на минуту, словно отгоняя нечто, незримо надвигающееся на нее.

В августе в газете Le Gaulois было опубликовано объявление.

Артур Кейпел женился на достопочтенной Диане Уиндхем.

Габриэль понимала, что этот день однажды наступит, но все равно была потрясена. Бой долго колебался, утверждала она, но в конце концов принял решение. Она переехала из квартиры на авеню

Габриэль несколько недель назад. Ее новая подруга, несколько необычная светская львица Мися Серт, женщина, которую Эдриенн считала назойливой, помогла ей найти квартиру с видом на Сену и Трокадеро и с комнатой для Андрэ, где он мог разместиться на каникулах. А также дворецкого и горничную. Чтобы заполнить новое пространство, Габриэль перевезла коромандельские ширмы, хрусталь и талисманы, книги в кожаных переплетах и мягкую бежевую мебель. Но даже среди своих старых вещей она казалась потерянной, словно не находила себе места.

Однажды в воскресенье днем я принесла ей омлет из ее любимого пивного ресторана.

– Тебе надо поесть, – сказала я ей в спину, но она только пожала плечами, даже не обернувшись.

Она сидела на диване в гостиной, глядя в окно на изгибающуюся внизу реку; солнце отражалось от барж, которые тихо скользили мимо. Терьеры Пит и Поппи, которых Бой подарил ей незадолго до расставания, свернулись у ее ног.

– Было время, когда я думала, что действительно стану миссис Артур Кейпел, – призналась она. – Потом я убедила себя, что он вообще ни на ком не женится. Наша любовь была такой необыкновенной! Мы были вместе, потому что хотели быть вместе, и это лучше, чем брак, более священно. – Она повернулась ко мне, слезы текли по ее лицу, тихие слезы. – Нинетт, – прошептала она, – я больше не знаю, кто я.

Ее слова удивили меня. Я точно знала, кто она.

– Посмотри на себя. – Я села рядом, взяв ее руки в свои. – Посмотри вокруг. Разве ты не видишь, что весь мир знает, кто ты! Ты больше не бедная маленькая сиротка.

Скучал ли Бой по юной Габриэль, которая смотрела на него снизу-вверх? Ловила каждое его слово? О которой нужно было заботиться? Сестра рассказала мне о его реакции, когда она отдавала ему последний чек, закрывающий долг: «Я думал, что подарил тебе игрушку. На самом деле я дал тебе свободу. Он был задумчив».

Возможно, именно это в первую очередь разглядел Бой в мисс Уиндхем. Кого-то, связанного традициями и общественными правилами, кого-то, кто не сможет легко упорхнуть на свободу.

Мы, безусловно, могли. Нас ничто не сдерживало. Внезапно мне захотелось встряхнуть сестру, встряхнуть себя. Меня переполняло чувство гордости. Война с Германией все еще продолжалась, но наша война закончилась, та самая, которую мы вели с самого рождения, с того момента, как монахини объявили, что в лучшем случае мой удел – быть женой пахаря, а Габриэль – работать швеей. Мы победили. Мы были так заняты, что не успели ничего заметить. Мы стали теми, кем хотели, вопреки всему, что навязывал нам мир.

Подумай об elegantes, сказала я ей, о светских дамах и сливках общества, об актрисах и дамах полусвета, которые стремятся с тобой познакомиться, носят твои модели и даже стригутся, как ты. Никто не хотел выглядеть, как Поль Пуаре, мадам Вионне или Чарльз Уорт. Все подражали Габриэль. Она сама была своим лучшим творением.

– Мужчины приходят и уходят, Габриэль. Бой может жениться и не раз. Но ты, ты – Коко Шанель, и это неизменно.

К тому времени, как я закончила говорить, она уже не плакала. Ее губы были крепко сжаты.

– Спасибо, – проговорила она. – Не думаю, что когда-либо говорила тебе это. Спасибо, Нинетт. Меня бы здесь никогда не было и ничего этого не случилось бы без тебя.

Мы были сестрами. И мы заботились друг о друге.

ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ

В ноябре немцы капитулировали. Кайзер отрекся от престола. Пушки замолчали. Война с Германией закончилась.

В Париже бульвары кишели людьми, как и четыре года назад, когда объявили мобилизацию. Но теперь патриотическая решимость сменилась ликованием. Вокруг солдат толпились французские девушки, обнимая их, осыпая поцелуями. Я наблюдала издалека. В последний раз, когда весь город вышел на улицы, я была с Лучо.