Сестры
Шрифт:
«Довольно, простим Женю, она же такая хорошая! — убеждала Майя. — И ей сейчас очень плохо».
А Шура говорила:
«Мне тоже ее жалко. Жить не трудясь очень тяжело. Я знаю, об этом сам Дзержинский говорил. А только нам надо выдержать, и пусть Женя признается, что виновата. Но обижать ее, конечно, нельзя, и ты, Майя, полегче на поворотах, пожалуйста придерживай свой язычок!»
А она не придержала, и вот что получилось…
Да, надо было слушать Шуру. Какая она выдержанная, какая спокойная! Как она все время следила, чтобы Женю нечаянно не обидели!
«Вот
Не одна Майя терзала себя упреками. И Лида, и Шура, и Кира — все были расстроены, всем было невесело.
Глава семнадцатая. Письмо Журавлевой
Женя быстро шла по улице. В руках она держала свернутое в трубку расписание. Она не слышала, как девочки кричали: «Женя, вернись! Куда ты!» Она торопилась к завучу. Тамара Петровна все поймет и поможет… Бабушка, видно, права — девочки разлюбили ее. Да и как не разлюбить! «Вся рота не в ногу, один я в ногу»…
Она так и представила себе. Идет партизанский отряд. Впереди — дядя Саша, за ним бойцы четко отбивают шаг. А она сбилась, шагает невпопад и еще что-то воображает…
На улице морозило. Женины волосы и воротник покрылись инеем. Но Женя, не чувствуя холода, опустила воротник и даже расстегнула крючок.
«Один я в ногу»…
Женя свернула в знакомый двор. Сколько раз она бывала у Тамары Петровны! А как-то давно, еще летом, тетя Настя здесь чистила ковер и ни за что не хотела ее пускать. Но теперь Женя знает, что тетя Настя добрая, веселая и только притворяется сердитой, а Тамара Петровна девочкам всегда рада. И уж сегодня ее никто не остановит!
Но напрасно Женя звонила на парадном — никто не отзывался. Она постучала в окно. Сначала тихонько, потом сильнее. Никто не отдернул занавеску. Окно так и осталось темным.
Женя побежала на черный ход. В кухне тетя Настя, окутанная клубами пара, гладила белье.
— Женечка, а Тамары Петровны нету! — проговорила она. Утюг так и бегал, так и скользил взад-вперед по влажной скатерти. Полотно сразу высыхало, становилось гладким и лоснящимся, точно лыжня под солнцем.
Как приятно было смотреть на сияющую, радостную тетю Настю! У Жени даже от сердца немного отлегло.
— Тетя Настя, а почему вы всегда веселая?
Тетя Настя потрогала мокрым пальцем зашипевший утюг.
— А когда ж мне скучать! — Она засмеялась, показывая свои крепкие, белые зубы. — За работой, небось, не соскучишься!
— Верно. А без работы ужасно скучно! — от души вырвалось у Жени. — Можно, я записку оставлю?
Она вытащила из кармана карандаш и написала на обороте расписания:
Тамара Петровна, посмотрите, как меня вычеркнули! Я не гостья, вы, пожалуйста, скажите им!
Тамара Петровна, пускай мне позволят убирать вестибюль. А двойку я исправлю.
Женя
Передала
Она вышла на улицу. Все куда-то спешили. А ей спешить некуда. Все равно, пока она с Тамарой Петровной не поговорит, она домой не вернется. Пусть Тамара Петровна скажет девочкам, что Женя больше не в силах сидеть сложа руки и гостьей быть не хочет! Она поможет Жене помириться с девочками.
Но куда же ей сейчас пойти?
Как — куда? К Нине Андреевне, конечно! Она ведь беспокоится. Она еще вчера звала. И про письмо говорила. Это, наверное, от Наташи, из Игарки. Вчера Жене идти не хотелось, стыдно было. Что она могла рассказать своей учительнице! Жаловаться на девочек?
А сегодня все уже по-другому. И надо скорее рассказать Нине Андреевне, что с девочками она помирится. Да, попросит прощения и помирится!
И при этой мысли Жене сразу стало легко и радостно.
Вот и дом Нины Андреевны.
У ворот лежал лев. Это был добродушный, домашний лев. Он смотрел на Женю сквозь полуприкрытые веки, занятый своими мыслями, совсем как Котофеич.
Женя погладила его по холодной, каменной гриве и шепнула на ухо:
— Се лев, а не собака!
Эти слова она слышала однажды от Нины Андреевны.
Женя вошла в парадное. Лифт пополз вверх. Женя считала этажи: третий, четвертый…
— Нина Андреевна дома?
Старик-сосед впустил ее:
— Женя, а Нина Андреевна тебя весь день вчера ждала. Ты заходи, она скоро вернется. Она в школе на совещании.
Женя взяла с полки ключ — у них с Ниной Андреевной было свое, условное место — и вошла в комнату.
Как здесь всегда тепло и уютно! Женя потирала озябшие, красные руки.
А на столе под салфеткой всегда что-нибудь вкусное. Нина Андреевна сколько раз говорила ей: «Придешь в мое отсутствие — бери все, что найдешь на столе».
Женя подняла салфетку. В плетеной хлебнице лежала обсыпанная мукой аппетитная булка. А рядом в фарфоровом помидоре — масло. И Женя вдруг почувствовала, что очень хочет есть: ведь вчера и сегодня ей кусок в горло не шел.
Женя отрезала горбушку, намазала маслом, набила полный рот и уселась за письменный стол.
Откинувшись на бархатную спинку старинного низкого кресла, Женя размышляла:
«Нина Андреевна на совещании. Если в школе педсовет, то это надолго… Тогда и Тамара Петровна до ночи не вернется. И нечего ждать, нечего к ней бегать: неужели я не смогу сама с девочками помириться?
Нет, надо отправляться домой, вот что… Прийти и самой все рассказать девочкам, все как есть… Они поймут, они не станут смеяться… Не может быть, не такие они. Бабушка просто так, для острастки сказала, что они меня разлюбили… И зачем я ушла? Ксения Григорьевна, конечно, уже хватилась меня, перепугалась… Надо скорее домой!»
Женя уже хотела встать и уйти — и тут только заметила на столе большой серый конверт. Ах да, письмо!.. То самое письмо, о котором говорила Нина Андреевна. Она вынула из жесткого, негнущегося конверта большой лист белой плотной бумаги, и в глаза ей бросились слова: