Сеть для Миродержцев

Олди Генри Лайон

Что страшней страшной науки Астро-Видья?!

Никого не было рядом, чтобы объяснить старому глупому Змею: Кобылья Пасть спит до поры на океанском дне, трезубец Шивы-Разрушителя не грозит Трехмирью, не пробил час прихода Эры Мрака, грядущий судия Калкин не мчится по Вселенной на бледном как сыворотка жеребце, но Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-Ларца впервые в жизни бьется сам с собой.

Любовь рвала горло любви.

Любовь-самозванка, дитя тайных песнопений и честолюбивых замыслов, любовь-урод, любовь-игра, рукотворное детище светоча Троицы, выворачивающая наизнанку человеческое естество, любовь-червь,

любовь-владыка, предназначенная брать без спроса и калечить без сожаления, Кама, Цветочный Лучник, испепеленный Шивой за дерзкую попытку искушения, что с тобой сделали?!

И любовь-зародыш, выпестованный плод, упрямый чертополох в колючках, пробившийся к свету сквозь бугристую корку безнадежности, сквозь соблюденный Закон и несомненную Пользу, сквозь груды щебня и камней, наваленных заоблачным умником для постройки будущего здания, в котором никто не согласится жить добровольно, любовь-дом, любовь-сын, любовь-банальность, из тех вечных кирпичиков, что служат опорой Вселенной гораздо дольше и лучше всех Змеев Шеша вместе взятых, со всеми их многочисленными безмозглыми головами, Кама, Цветочный Лучник, возрожденный Шивой ради счастья живых существ, — ты ли это?!

Любовь билась сама в себя.

Сама с собой.

Страстно.

Неистово.

Дико.

В крови и нечистотах.

Небо, забрызганное алым, медлило утереться, близоруко моргая слезящимся солнцем, многогрудая сука-земля бесстыже трясла иссохшими холмами, топорща колючие сосцы, и ходили ходуном воды Предвечного Океана, словно он, древнейший из древних, силился вырваться из темницы берегов, вмешаться, остановить, скрыть в своих глубинах — и не мог.

Не смел.

"Любить" и "убить" самовольно росли из единого корня, сдвинув стволы, сплетясь ветвями, приникнув кронами вопреки строгим правилам языка благородного, и не благородного, и вовсе подлого языка — потому что в зверином вое нет правил, нет строгости и нет благородства.

Кодекс битвы втоптали босыми подошвами в бурую грязь, презренное стало дозволенным, а слово "честь" служило сейчас тягчайшим оскорблением из придуманных людьми. Здесь били в пах, ногти впивались в глаза, кадыки вырывались с мясом, хрустели сломанные колени, зубы терзали податливую плоть, а разодранные до ушей рты скалились мириадами кровавых ухмылок.

— Грешно поражать насмерть лишенного оружия, — потрясенное эхо надрывалось, выкрикивая строки из военного трактата Брихаса-Словоблуда, деда того безумца, что заполнил собой простор, — кто связывает себе руки в мольбе о жизни, кто бежит, кто взбирается на возвышенность, кто объявляет себя неприкосновенным животным коровой, кто огорчен печалью, тяжко ранен, охвачен страхом, говорит "я твой!", не должно ударять женщину, слониху, возничего, певца и брахмана, оставьте в покое тех, кто снимает обувь и держит во рту знак покорности — лист травы куша!.. не должно… оставьте… не…

Тщетно.

Любовь билась до последнего.

Вот он, этот последний: стоит среди побоища, содрогающегося в конвульсиях, в окружении сонмищ мертвецов-близнецов, наедине с самим собой, победитель и проигравший, святой и выродок, рожденный без матери, Брахман-из-Ларца, сын неугомонного Жаворонка, внук Словоблуда, ученик Рамы-с-Топором, муж бешеной Крипи, отец Жеребца-Ашватхамана, главный Наставник при Гангее Грозном — Дрона, Дрона, Дрона…

— Дрона-а-а! —

донеслось издалека.

Ты поднял голову.

Тишина.

Слезы стеклянными брызгами секли взор в клочья. Видно было плохо, видеть было больно, хотелось ослепнуть, вырвать глаза из глазниц, размазать проклятую слизь по земле, но все-таки ты силой заставил себя вглядеться.

Вгляделся.

И улыбнулся так, как улыбался впервые в жизни над новорожденным сыном.

Неумело и страшно.

Вишну-Даритель, Опекун Мира и светоч Троицы попятился в ужасе от маленького брахмана, когда ты не спеша пошел к богу. Явившись утешить, придя объяснить, Опекун рассчитывал на долгую и обстоятельную беседу, в конце которой можно прийти к благоразумным выводам, принять действительность как должное, смириться с необратимой поступью времени и высших соображений — но здесь больше не оставалось места благоразумию или смирению.

Маленький бракман шел к богу.

Маленький брахман гнал бога прочь.

И Начало Безначалья сотряслось во второй раз.

"Южные Агнцы", "Хохот Рудры" и "Посох Брахмы" гнали бога прочь, огненными вихрями вспенивая пространство, смешивая землю с небесами, "Пишач-Весельчак", "Грохочущие Стрелы" и "Ропот Земли" гнали бога прочь, терзая кричащую ткань бытия, Судный День во плоти надвигался на младшего из богов-Адитьев, сойдясь воедино в маленьком брахмане, — и Вишну бежал в страхе по водам Прародины.

Ему казалось, что за ним гонится аскет-убийца, любимец Разрушителя, Палач Кшатры, Рама-с-Топо-ром.

А за ним гнался Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-Ларца.

Что, в сущности, ничего не меняло.

Для бога — ничего.

* * *

…Пенные языки волн вылизывали твои босые ноги, ласкаясь преданными псами, а ты все стоял и бессмысленно смотрел вдаль, туда, где на горизонте маячила крохотная фигурка.

Темнокожий красавец в высокой бархатной шапке.

Беглец.

Фигурка стала точкой, игольным острием, пронзила горизонт насквозь — и вот тишина, пустота, свинец Прародины, и волны жмутся к твоим ногам. Все.

— Будь ты проклят, — шептали запекшиеся губы Брахмана-из-Ларца, — будь проклят навеки! За то, что сделал меня таким… за то, что носил меня на руках, за отравленную колыбельную, за червя в плоде, за живую игрушку… будь проклят! Это твоя Опека сделала меня чудовищем, исковеркала жизнь и заставила сына бояться собственного отца! Если есть у меня хоть какие-то духовные заслуги и даже если их нет — пусть случится по слову моему! Да обратится в прах все, к чему ты стремишься, и, когда ты достигнешь своей цели, пусть твой великий триумф обернется для тебя величайшим поражением!

Брахман-из-Ларца собрался с силами и закончил:

— Да будет так!

Воздух вокруг тебя неожиданно наполнился вонью рыбьих потрохов и ароматом сандаловых притираний, солнечные блики заплясали по равнине Предвечного Океана, складываясь в размытое изображение…

Смуглая женщина смотрела на тебя из глубины вод.

Она улыбалась твоей улыбкой.

Отрывок из летописи "Великая Бхарата", составленной Вьясой-Расчленителем по прозвищу Черный Островитянин, Книга о Дроне, Сказание об убиении Дроны, избранное (сорок лет спустя после описываемых событий)