Сетевые публикации
Шрифт:
Попутно замечу, что ни Маркс, ни даже Ленин, не думали о государственной собственности на недра земли (хотя бы потому, что верили в то, что государство отомрет) — общественная собственность есть нечто прямо ей противоположное. Общественное — это не значит «ничье», как иногда иронизируют, и совсем не значит «государственное».
Государственный социализм был построен Сталиным — и ярлык государственной уравниловки по недоразумению навеки приклеили к принципу социалистического общежития. В действительности, это недоразумение восходит еще к приему Карлу Попперу, перемещающему эти понятия ради искомой тоталитарной маски у оппонента.
Но было выгодно объединить —
Мерещилось: много собственников отщипнет себе долю от бесхозного пирога — и из собственников сложится качественно новое общество. Куда денется старое общество, не придумали; фраза Гайдара «тридцать миллионов не впишутся в рынок» останется как пример цинизма, но проблема даже не в жертве, принесенной Золотому тельцу. Проблема в том, что жертва оказалась напрасной — новое общество так и не сложилось.
Общественная мораль была уничтожена, и победившие илоты объявили сферу рабского труда (обслуживания потребностей) — новой общественной моралью.
Жизнь одного поколения успела пройти, и жизнь другого поколения рассыпалась, и вроде бы праздников хватает, но не образуется подлинно высокого досуга. Досуг-то имеем, но невысокий, зажигаем потихоньку в Барвихе. Чего-то не хватает, не дотягиваем до гражданственности греков. И недоумевали, почему так? Может быть, мало взяли?
Пусть каждый станет частным собственником (ср. Ельцин: «Пусть каждый берет сколько может») — если бы Платон услышал такое, он сказал бы: «Воспитание, имеющее свой целью деньги, могущество или какое-либо иное искусство, лишенное разума и справедливости, низко и неблагородно — и вовсе недостойно носить это имя». Но ведь нынче считается, что деньги аккумулируют прогресс, благо индивидуального развития; нам Платон не указ, его Поппер заклеймил. Добился частного успеха — и всем станет немного лучше. Купил себе буфет — в мире стало уютнее. Частное — условие личного: эта мысль сделала общественную мораль ненужной; мораль оказалась приватизированной. Не только спартанец, но и афинянин ахнул бы от такого поворота мысли.
Когда реформатор Чубайс сообщает, что он «антинароден» (говоря так, он считает, что борется с косным и тоталитарным), он по существу выступает не только против Советской власти, но тех статутов античной гражданственности, коим хочет следовать.
Если представить, что в загробной жизни состоится диалог Чубайса с Сократом (что невозможно, поскольку Чубайс опустится ниже Лимба), то диалог это будет комичен:
— Мы уничтожили народную собственность, потому что цены на нефть упали, а рубль был неконвертируем.
— Скажите, когда наступает холод, вы выбрасываете пальто? Логично предположить, что полезные ископаемые пригодятся народу, если денег нет.
— Мы заботились о свободе инициативы. Создайте рынок — появятся и пальто, и недра.
— Скажите, если у вас уже есть пальто, вы продадите его, чтобы купить другое?
— Если есть возможность, я обменяю плохое пальто на лучшее.
— Вы инициативный человек! Но сказать прохожему: мужик, снимай пальто, а тебе со временем найдем другое — то прохожий вероятно ответит: друг Чубайс, сейчас холодно, позволь мне походить в моем пальто, а другого не надо.
— Да, некоторые так и отвечали.
— Наверное, имели в виду то, что благую перемену надо подготовить. Скажем, купить новое пальто, переодеться в тепле.
— Поэтому мы назвали наш метод «шоковой терапией».
— Нужны были поспешные меры?
— Надо было торопиться развалить социалистическое хозяйство.
— А что, например, могло случиться?
—
— Но разве за историю вашего народа не случалось худших бед, например, война? Разве не более разумной мерой было бы воспитание юношества в стойкости?
— При чем здесь война! При чем здесь казарменное воспитание? Мы хотим строить прогрессивное общество, где всякий имеет право брать, что хочет.
— И готовы идти на народные жертвы, хотя нет войны, ради того чтобы некоторым лучше жилось?
— Да! сложится новое общество свободных собственников. Что вы носитесь с этим народом.
— Я всегда думал, — скажет Сократ, — что гражданин — это тот, кто отвечает за жизни своих сограждан сегодня, а не в будущем. Например, я философ, но считал своим долгом ходить на войну, когда была война. Народ — это не абстракция.
Далее Сократ скажет, что гражданин — народен, иначе он не свободен и не гражданин.
А Чубайс возразит, мол, легко вам говорить, у вас рабы были, а нам приходится рабов заново создавать из формально свободных граждан. Надо ежедневно по капле вдавливать в общество раба. Архитрудная работа, батенька! На это Сократ, вероятно бы возразил, что рабство и его не радует, но высокая общественная мораль дает перспективу, в которой нет рабства, но есть взаимная ответственность, тогда как изначальная установка на аморальность делает рабство вечным.
Личность может состояться только как выражение ответственности за целое; нет и не может быть среди свободных граждан приватизированной нравственности. И если создаешь новое общество с рабскими инстинктами, то даже хозяева обязательно станут рабами.
На этом беседа закончится. Сократ возвратиться к себе в Лимб, а Чубайс отправится в Коцит, где новое пальто ему пригодится.
Гиббон в «Истории падения Римской империи» так описывает эту мутацию сознания: «Настроения отдельных лиц постепенно свелись на одну плоскость, огонь гения погас, и даже военный дух испарился. Личное мужество осталось, однако римляне утратили то гражданское мужество, которое питалось любовью к независимой отчизне. Покинутые провинции, лишенные силы и единства, постепенно впали в вялое равнодушие частной жизни».
Сравните это описание с сегодняшним днем. Выведенные за рубеж капиталы, частный комфорт, который приравняли к личной свободе, независимость от народа, которая считается доблестью. Мы продолжаем бороться за частное право, в то время как свободный гражданин может считать пристойной лишь борьбу за общую свободу — нравственную свободу всего народа, независимую от приобретений и зарплат, неделимую на корпоративные интересы. Характерным примером не осмысленной риторики на эту тему является самоназвание менеджерского сословия России «креативный класс»; созидатели отделили себя от «черни». Если бы «креативный класс» действительно нечто создавал (науку, искусство), то его деятельность принадлежала бы всем, и черни в том числе. Обособить свой интерес от общественного, противопоставить частное право общему — это не лозунг свободного человека, это как раз лозунг раба. Постулируя независимость от косного общества, «креативный класс» аннигилирует смысл свободного труда в частное предпринимательство. А это диаметрально противоположные понятия. Свободный труд состоится только как общественно значимая деятельность (в отличие от труда раба), как деятельность, направленная на благо всех, а не одного: труд художника, ученого, врача состоится через эффект, оказанный на других, — наука не принадлежит никому, искусство принадлежит всем.