Сетевые публикации
Шрифт:
Даешь смену президента каждые шесть лет! Но организовать такую огромную страну за 4–6 лет — нереально. Какая там вертикаль власти — горизонталь бы до Владивостока обеспечить. Правления меньше 15–20 в России никогда ничего не давали и не дадут. Значит любой новый правитель будет у власти снова 20 лет, если его не убьют табакеркой. Или он ни к чему. Ну, что сделали Павел или Андропов? А оба, кстати, были неплохими. А Екатерина, Грозный, Сталин, Брежнев, Петр — запомнились.
Вариантов ровно три: а) развалить страну на составные части, как это и предлагал Гитлер (а за ним еще десяток людей,
О главном (21.05.2012)
Уважаемые читатели.
В сегодняшней политической ситуации я позволяю себе делать заявления, которые кем-то могут быть расценены как партийные.
Говорю отчетливо: ни одна из сторон мне несимпатична, Причем Путин и его компания — симпатичны еще менее нежели мещане с бульваров. Гораздо менее. Если говорю нечто против так называемой интеллигенции, то от разочарования в самом дорогом.
Я не принадлежу ни к какой партии.
Далее: вероятно, многие из вас читали книгу Дюма «Двадцать лет спустя», в которой описывается, как мушкетеры оказались в разных лагерях — одни поддерживали принцев, а другие — кардинала. И однако при этом они не вступали друг с другом в бой, и дружба была для них выше фрондерско-королевских распрей.
Так вот, я хочу чтобы прозвучало внятно: я ставлю человеческие отношения выше любой партийности и дружбу (сколь трудна она ни была бы) ценю выше, нежели гражданскую позицию — которая весьма часто ничего не стоит.
Было уже три попытки — на этих вот страницах — навязать мне критику Дмитрия Быкова или Григория Ревзина.
Ревзин и Быков — мои друзья, и дружбу я ставлю выше нежели любые идеологические соображения.
Если сталинские репрессии и товарищеские суды и могли чему-то научить, то именно тому, что никакая общественная справедливость не стоит дружеской руки.
Я ни в коем случае и никогда не позволю себе осудить позицию друга иначе как в прямом разговоре с ним самим.
И я ни единого мгновения не сомневаюсь, что столь замечательных людей как Быков и Ревзин имеются их собственные мотивы и соображения, как им себя вести. они столь умны и талантливы, что наверняка сформулировали свои соображения давно.
Имеются соображения и у меня.
Возможно, мы не совпадаем во взглядах.
Но — повторяю — главным уроком тоталитарных режимов является тот, что никакая гражданская, общественная, социальная риторика, никакая группировка, никакое движение и никакой кружок единомышленников — ничто не заставят меня никогда поставить все это говно выше человеческих отношений.
Путин, фигутин, немцов, навальный, мазарини, латынина, конде — мне это безразлично, это абстракции.
Ревзин и Быков — живые и дорогие мне люди.
Друзья выше принципов.
И если эти слова прозвучат достаточно громко — это будет важно.
Потому что главный принцип — человечность.
Серьезно получилось. Но тема очень серьезная.
Читал
Проблема общественной позиции (любой) — проблема понимания.
Не взаимопонимания, не чувства локтя, не инстинктивной солидарности, не верности кружку — а способности усвоить, что сказано.
Для того, чтобы осудить, надо понять, что осуждаешь, иначе выйдет глупость.
Есть знаменитый пример, который никто не понял верно.
«Я Пастернака не читал, но осуждаю», — сказал рабочий. Это суждение осталось примером наглости и глупости: как можно осуждать, не прочитав? Высказывание цитируют, когда хотят показать бессмысленность обвинения.
Однако обвинение абсолютно логично: рабочий и не собирался читать Пастернака, ему чтение ни к чему. Рабочий осуждает то, что писатель опубликовал роман на Западе, оторвался от коллектива, предал законы общежития. Это факты, рабочий их знает и он данные факты осуждает.
Рабочий высказался по существу: мне неважно, что именно написано в книге, для меня важно то, что публикация идет вразрез с договоренностями нашего общежития.
Замечу кстати, что суд рабочего — единственный реальный суд для человека который писал про баб, слобожан, учащихся и слесарей, про то, что жизнь — есть растворение в других.
Был и другой суд — спустя годы.
Интересно, что роман Пастернака был осужден не только чиновниками и рабочими, но также и писателями-интеллигентами, причем задним числом, после смерти поэта — просто как слабое произведение. Это, второе, осуждение проходило в режиме противоположном осуждению рабочего. Интеллигенты роман в отличие от рабочего — прочли, антиобщественное поведение поэта не порицали, а вот сам роман им не понравился. Бранить роман «Доктор Живаго» стало принято, и такого рода ругань уже не расценивается, как свидетельство непонимания.
В данном случае любопытно, какое понимание считать истинным.
Рабочий высказался по поводу социального статуса поэта, у него все основания о статусе судить; но кто же сказал, что интеллигент, прочитавший роман, данный роман понял?
Понять социальную коллизию просто — а понять художественное произведение сложно. Кто из хулящих роман интеллигентов, обладает достаточно развитым сознанием для понимания?
После моей вчерашней заметки — писал про то, что дружба выше партийности — я получил ряд одобрительных комментариев от людей, к которым моя заметка отношения не имеет никакого. Так, некие неизвестные мне журналисты (фамилии мне ничего не говорят) высказались в том смысле, что это первая моя статья, которую они принимают, а прежде им казалось, что я «за гранью».
«Грань», которую я переступаю, безусловно существует. Вопрос в том, где расположена эта грань. Вероятность того, что данные журналисты — высокообразованные мужи, проводящие время в интеллектуальных трудах, исчезающе мала. С большой долей вероятности могу предположить, что это бойкие функционеры, читающие в среднем две книжки в год. Полагаю, что грань, отделяющая их понимание мира от черной бездны непонимания — пролегает рядом с их собственным телом, и потому находиться за этой гранью крайне несложно.