Севастополист. Том I
Шрифт:
– Городские дурачки и подглядыватели чужих жизней рыскали вокруг Великой стройки, ища, чем бы поживиться, – продолжал голос. Он вдруг приобрел железные, непримиримые нотки. Подглядыватели на экране выглядели отвратительно и ничем не отличались от дурачков, решил я. Словно мыши—полевки, коих мы встречали в большом количестве возле обрывов наших Правого и Левого морей. Они осторожно ступали, продумывая каждый свой шаг, принюхивались, вытягивая длинные шеи и носы, и шарахались от каждого шороха. Я ухмыльнулся и повернулся к Керчи.
– Кажется, кто-то хотел посвятить себя писанине? – спросил я.
– Не торопи события, –
– Чтобы оградить себя от них, – как ни в чем ни бывало продолжил голос, как будто необходимость ограждать была очевидной. – отважные первопроходцы построили высокий забор и впредь пускали в Башню только по специальным предложениям. Для всех остальных Башня стала закрытой территорией – чем-то вроде закрытого города внутри другого закрытого города. И для всех поколений с той поры было и будет так.
– Погодите, – воскликнул я со своего места. – Вы хотите сказать, что Башню построили эти несколько нечастных человек, которых нам показали в начале фильма?
Ялта вскинула брови, словно была готова к такому вопросу и слышала его звучащим в этих стенах тысячи, если не миллионы раз.
– Да в Севастополе просто нет материалов, из которых такое можно было бы выстроить! – поддержал меня Инкер.
– Ошибка многих наших будущих резидентов – устало сказала женщина. – В том, что они пытаются воспринимать наш презентационный фильм буквально. Конечно, здесь не ласпи, чтобы класть разжеванную информацию в рот, – я скривился от ее сравнения. – Мы лишь показываем направление развития. Показываем через символы, значимые вехи. Мы объясняем, с чего все начиналось и к чему все привело. И в этом мы, поверьте, более чем достоверны. Если же быть достоверными во всех мелочах, то – простите за откровенность – ваших коротких жизней не хватит, чтобы успеть досмотреть такой фильм, – она улыбнулась для убедительности.
Мы молчали, словно пристыженные: конечно, ведь можно и самим было додуматься до столь очевидной мысли.
– Не забывайте, что это труд миллионов людей – гораздо большего количества, чем проживает в вашем, – она сделала акцент на этом слове – Севастополе. У них были и знания, и умения, и, конечно, были материалы, – Ялта усмехнулась и поднесла ладонь к лицу: мол, глупость какая, сущие пустяки: материалы! – Но главное – у них была цель. Вот что их всех отличало. Все это, – она развела руками. – требовало жизней не одного поколения.
Только на этих словах я заметил, что фильм останавливался всякий раз, когда мы начинали говорить. Удивленный, я поспешил согласиться с ней:
– Разумеется, – и тут же вновь возразил, заставив застыть едва зашевелившееся полотно экрана: – Но как же к этому относились обычные севастопольцы? Горожане, вроде нас, моих соседей, недалеких? Они что, смотрели на это сквозь пальцы? На что, что у них под носом строят огромную Башню до неба…
– Точнее, над носом, – сострила Керчь. Я бросил на нее взгляд, но не стал ничего говорить: пожалуй, что в плане носа ей было чем было похвалиться.
– Они не запрещали? – продолжил я. – Ну, хотя бы из страха, что все дееспособные жители города перетекут в Башню, и некому станет сажать овощи…
– О чем ты? – недовольно буркнула Евпатория. – Разве у нас что-то запрещали?
– Ты просто не знала об этом, – хохотнул Инкерман. – Потому что была занята ровно тем, что они как раз запрещали.
Тори
– Я вас умоляю, – вздохнула женщина. – Количество тех, кто просто смотрит небо, в любых поколениях значительно выше, чем тех, кто в это небо стремится. Севастопольцы гордились и до сих пор очень гордятся лучшими сынами своего города. Но…, – она подняла вверх палец, и я, помню, даже улыбнулся: так хорошо врезался в мою память этот момент. – Но так как жизни Башни и Севастополя для удобства обоих были разведены и фактически не пересекались, то в этих разных непересекающихся мирах жили и развивались разные поколения… – она осторожно промолчала. – Разных людей.
Она закончила говорить, а так как и мне, и всей нашей компании было нечего добавить, то фильм продолжился. Меня уже одолевали разные чувства, в голове роились проснувшейся от спячки мошкарой новые вопросы, которые, прежде чем задать, предстояло понять, прочувствовать. И нервное переживание – успею ли? – летало среди них тяжелой, грузной мухой и пожирало так и не успевшую увидеть света мелюзгу. «Успею, – успокаивал я себя. – У меня теперь вся жизнь в Башне. Успею, куда я денусь».
Нам показали – в ускоренном темпе, конечно – как Башня росла, крепла, как в ней обживались все новые и новые люди, не знавшие уже иного мира, кроме Башни. Но здесь всегда были рады севастопольцам, которые стремились выше, не забывал объяснить голос. А затем нам стали показывать то, что внутри.
Признаюсь, что меня не впечатлило. Какие-то нескончаемые ряды, дороги, огражденные справа и слева стеклом – по этим дорогам летела, как под водой, камера, и от скорости ее полета кружилась голова. Камера поворачивала, слегка качнувшись, на очередном перекрестке и снова неслась между таких же стеклянных стен – все это напоминало знакомые улочки Севастополя, такие же одинаковые, только помещенные зачем-то в странный каркас Башни, лишенные того самого неба, на которое все смотрят… «Неужели это все, – разочарованно думал я. – на что могло хватить фантазии избранных севастопольцев?»
Но Евпатория, кажется, думала иначе. Она вскочила со своего кресла и, комично выпучив глаза и открыв рот, отчаянно жестикулировала:
– Вот это да! Какая красота, ребята! Я хочу туда! Да, я уже хочу—хочу—хочу!
Я не смог рассмотреть, что было за стеклами: там что-то блестело, сверкало, искрилось – играли краски, мелькали яркие таблички. Но камера проносилась слишком быстро.
– А что, мне нравится, – присвистнул Инкерман.
– Нормально, – сдержанно одобрила Керчь.
– Стойте, – сказал я, обращаясь к Ялте. – Это все, что там есть? Все, ради чего они…
Тут я заметил, как странно смотрит на меня Феодосия. Вся компания не отрывалась от экрана, я пытался услышать что-то внятное от нашей проводницы, и только она – Фе, моя прекрасная – отчего-то неотрывно смотрела на меня. У нее приоткрылся рот, глаза были влажными, словно она плакала – и казалось, ее ничто не интересует, кроме меня. Это было странным ощущением. Странным и диким.
«Почему?» – спросил я себя, помню. Но не стал спрашивать ее.
– Башня манила искателей приключений, – продолжал оптимистичный голос с экрана. – Людей, которым было тесно в привычных рамках. Знания, эмоции, возможности, наконец, принципиально иные развлечения – вот что манило их.