Севастопольская хроника (Часть 2)
Шрифт:
…Пока Глухов вел крейсеры через ворота бонового заграждения в Северную бухту на традиционное место их стоянки, созрела мысль: «А если пробомбить фарватер, то ведь могут взорваться и остальные мины?»
Возвратившись на свою базу, в Стрелецкую бухту, Дмитрий Андреевич Глухов, как только катер притерся к пирсу, спустился в каюту, навел бритву и, щурясь перед крохотным зеркальцем, начал снимать с красного лица скрипящим лезвием белесую щетинку. Руки плохо управлялись с бритвой. Руки… Они у него были с твердыми, словно бы ороговевшими мозолями.
Черт
Побрился, обдернул китель. Одеколоном не стал поливаться – не любил; это в штабах – там куда как уместнее…
Можно идти: выбрился все же чисто, и китель ничего, свежий, на замечание не нарвешься – контр-адмиралу все равно: война, на походе ты, а будь добр, раз ты командир, являться одетым по форме.
У него походка боксера, ноги шагают легко, пружинисто.
Глаза впередсмотрящего цепкие, все сразу схватывающие и вместе легко дробящие панораму на части и проглядывающие каждую из частей до дна.
Вошел в штаб. Огляделся. За столами флагманские специалисты. У всех озабоченный, сильно занятый вид. Остановился у первого стола и «выложился», а в ответ: «Что-о-о? Бомбить фарватер?.. А что это даст?.. Людей и катер погубите – вот и весь результат!.. Не-ет, батенька, вы слишком упрощаете… Мина вещь серьезная – торопливых не любит! Мину уважать надо… С нею…»
Этот человек слыл за опытного специалиста, а в деле был каким-то сонным и от всего, что требовало эксперимента и энергии, сам уходил и других отговаривал.
Глухов вприщур осмотрел столы, за которыми сидели другие флагманские специалисты. Он всех их хорошо знал, поэтому ни от кого, кроме флагштурмана, и не ждал поддержки.
Тот был занят – перед ним на высоком штурманском столе карты.
Глухов успел сделать лишь шаг к столу штурмана, как тот оторвался от карт и тотчас же встал навстречу.
– Дмитрий Андреевич! – воскликнул он, приветливо улыбаясь. – Я все слышал. Я считаю вашу идею замечательной. Пробить фарватер не только можно, но и нужно. Только надо высчитать, на какой скорости сбрасывать бомбы, дабы самим не пострадать от взрывов. Идите сюда, садитесь. Давайте немного арифметикой займемся – и к контр-адмиралу.
Контр-адмирал дал «добро» и тут же приказал готовить катер к операции.
На пирсе появились флагманские специалисты.
Инженер-механик проверил механизмы и предложил сыграть аварийную – «пробоина в кормовом и течь в моторном отсеках».
Экипаж выдержал этот экзамен блестяще: обе аварии были ликвидированы.
Флагманский минер собрал расчеты и проверил их действия во время бомбометания. Затем после осмотра комплекта глубинок, пожелав удачи,
Уже в сгустившейся темноте появился штурман.
Больше часа он просидел в темной каюте Глухова, ушел с катера, когда на бухту наплывала полночь.
Глухов отдал последние распоряжения и, не раздеваясь, прилег на диванчик.
Ему не удалось и получаса полежать – была объявлена воздушная тревога.
Ночь стояла душная и темная. Темень густая и будто даже вязкая. Прожекторы ощупывали небо. Гитлеровские самолеты шли высоко, где-то среди далеких и ярких звезд. Прожекторы неловко брали их своими щупальцами: схватят и потеряют. Наблюдающие переживали все неудачи прожектористов. Зато радовались, когда три прожекторных луча, скрестившись, «повели» самолет под огонь зенитных батарей.
Налет был комбинированный: сначала шла волна самолетов-бомбардировщиков, а когда прожектористы и зенитчики отвлеклись на них, появились самолеты – минные постановщики. Полночи в небе гудело и грохотало. Было много шума и огня.
Рассвет застал Глухова уже на ногах.
Несмотря на трудную ночь, он чувствовал себя бодрым и полностью готовым к походу.
Вода в бухте стояла тихая, сонная, манила к себе. Но разве до купанья теперь?
У летнего утра век короткий: только что всем владела предрассветная сутемь, и вдруг, откуда ни возьмись, привалил день, да какой румяный и торопливый.
Только что вода у берегов дымилась, как на догорающем пепелище, а теперь уже сверкает зеркалом.
Только что край неба акварельно розовел, как незрелый арбуз, а теперь полыхает таким буйным пламенем, что легко представить, что же делается там, в невидимых просторах мироздания, – уж там-то солнце кипит, как сталь в мартене.
От воды пахнет йодом.
Тишина и в море, и на холмах, и в этой тишине воспоминание о шумной ночи кажется сном иль наваждением.
Глаз у Глухова морской – дальновидящий и острый. Оглядывая море, холмы и крепко обжитую бухту, он заметил, что тишина доживает последние минуты: скоро придет штурман, и катер сомнет зеркальную гладкость воды и эту сонную тишину…
«Морской охотник», как застоявшийся конь, рвется вперед. Глухов с удовлетворением отмечает про себя четкую работу моторов: мотористов надо перед строем отметить, следят за своим хозяйством, не считаясь со временем… Однако почему-то стало повторяться одно и то же: как только ответственный поход, так перед ним встает день, который определил его судьбу. Как это получается? Стоя на мостике и всматриваясь в морской горизонт, он совсем не думает о том дне, а думает, как лучше сделать все, ради чего он вышел в море. И вдруг происходит нечто странное: вместо моря перед глазами далекая, родная Шексна и день, когда он впервые в жизни увидел машинное отделение парохода с несколько необычным названием «Перекатный».