Севастопольская повесть
Шрифт:
Таков поначалу и Андрей Руднев из «Утра» (1956). Этот роман А. Явич писал десять лет, а готовился к нему около тридцати, с первых своих писательских шагов.
Андрей - журналист большевистской газеты. У него особый романтизм - революционно-якобинский, и даже газетный псевдоним у него - Якобинец. В начале гражданской войны он добровольцем уходит в армию, и вот - его первый бой, бой-хаос, бой-сумбур, бой-столпотворение.
Цепи врагов идут на окопы, и вспышка чувств кидает Андрея первым в контратаку. Он срывается им навстречу, но тут же в нем вспыхивает другой импульс: «…злобное, неодолимое омерзение к войне, к смерти, ко всему тому чудовищному, враждебному
И, оглушенный этой вспышкой, он вдруг кинулся бежать - «бежать от этого ужаса, когда люди, ничем не отличающиеся друг от друга - ни одеждой, ни языком, - опьяненные жаждой крови и убийства, сейчас же, вот сию же минуту ударят в штыки».
Это - одна из ключевых сцен романа, та самая острая ситуация, которая, как рентген, просвечивает глубины характера и, как увеличительное стекло, укрупняет все в человеке - его доблести и слабости, достоинства и изъяны.
Чувства Андрея легче всего назвать первым страхом новичка, трусостью дебютанта. Наверно, доля такого страха в них есть, но главное тут - страх не за себя, а за других, «за человечество»; это ужас перед смертоубийством, противным самой природе человека, ужас перед варварством войны - самого бесчеловечного состояния человеческой жизни.
Это чувства «общечеловека», а не «эго-человека», не обычного естественного «я-центрисга». И вместе с тем это чувства внесоциального человека, которые режуще диссонируют с классовым долгом Андрея. И проявляются они - в поведении - как эгоистическое, только о себе заботящееся бегство от этого варварства.
Впрочем, Андрей быстро приходит в себя. Его охватывает ужас от того, что он сделал, и в новых боях он всегда кидался в самые горячие точки, а отвага его была отчаянной храбростью самолюбия, храбростью напоказ.
Таким был Андрей в начале пути: неустойчивый эмоционал, готовый отдать жизнь за высочайшие идеалы - и за то, чтобы не прослыть трусом. Он незрел, полон противоречий, но в душе его с самого начала есть то, что станет потом его стержнем - тяга к настоящему, а не к мнимому добру, решимость бороться с настоящим классовым врагом, с истинным социальным злом. Эта тяга уже с самого начала правила им, и она привела его к революционерам-большевикам.
Позднее, после многих дней испытаний, Андрей откажется от своего романтического псевдонима, и вместе с ним от многого в себе самом. «Якобинца больше нет, - скажет он.
– Я дорого заплатил за его ошибки и заблуждения». Это - шаг вперед в душевном развитии Андрея, прогресс, и, как всякий прогресс, он состоит из приобретений и потерь. Андрей со свойственной ему порывистостью рвет не только с абстрактно-романтическими идеалами, но и с некоторыми истинными идеалами прошлого. «Раздвоенность» сменяется в нем «однобокостью», на смену одной крайности приходит другая.
Умение видеть человека в развитии и в борьбе противоречий - одна из главных реалистических традиций литературы. Там, где А. Явич придерживается ее, герои его жизненно сложны, не однолинейны; там, где этот принцип социальной и психологической диалектики не соблюден (это бывает чаще с второстепенными, но иногда и с главными героями), персонажи выглядят однолинейно, как, например, Гроза и некоторые белогвардейцы.
В Рудневе такой одноцветности нет.
Сначала он стремится сплавить в один поток новую, пролетарскую революционность и лучшее в допролетарской (крестьянской и буржуазно-демократической) революционности.
Увидев изъяны допролетарской революционности, он отбрасывает чуть ли не все в
Андрей идет тем путем максимализма, которым шли тогда многие горячие головы. В романе «Утро» его однобокость еще не очень ярко освещается писателем, а иногда даже романтизируется. В более поздних книгах - в «Жизни и подвигах Родиона Аникеева» (1965), в «Корневых и времени» (1969) и в продолжающем ее «Крушении надежд» (1976) - А. Явич пристальнее следит за тем, как именно новые ценности срастаются со старыми, строже относится к однобокостям в этом сращивании.
В 60- е годы, переиздавая «Утро», А. Явич заметно улучшил роман: он снял навязанный ему ранее облегченный конец, освободил от лакировки трагизм суровых времен, сократил описательные длинноты, авторский комментарий, очерковую информацию.
* * *
Человек идеальных устремлений, который смотрит на жизнь через призму своих идеалов, - самый частый герой писателя. У этого психологического вида есть разные социальные разновидности. На одном краю шкалы стоит здесь человек революционного действия - Андрей и очень похожий на него Вадим Корнев; на другом - романтический утопист Родион Аникеев или более реалистический и более созерцательный Алеша Корнев.
Все они, но каждый по-разному, мечтатели и идеалисты, которые хотят перестроить жизнь согласно своим идеалам. Они стоят в ряду главных в те времена носителей человеческих идеалов, а Андрей объединяет ценности общечеловеческие и революционно-пролетарские (которые также несут в себе общечеловеческие ценности). В сопряжении этих двух громадных потоков - особая всемирно-социальная роль людей такого типа, их неповторимый вклад в историю. К ним относились многие интеллигенты большевики и многие люди из творческой интеллигенции. Не случайно фигура такого объединителя (в самых разных ее вариантах) стоит в числе основных героев советской литературы.
Слить два эти потока - дело огромной исторической трудности. Легче - хотя тоже непросто - отыскать то, что в них совпадает. Куда мучительнее найти то, что несовместимо, что не уживается друг с другом, - особенно в это бурное время.
Звено этого мучительного поиска - первый бой Андрея. Два полярных идеала бьются в таких случаях в душе человека, и один из них надо отсечь. И, отсекая его, отсекаешь не просто «идею», а живую плоть души.
Время было жестокое - война, и общечеловеческие идеалы (чаще всего «мирные») пропускались сквозь фильтры военно-революционных, пролетарских. Поэтому в сплаве их решительно преобладала «военная» сторона, а «мирная» стояла на заднем плане. Только спустя годы мирный пласт начнет расширяться, и уклоны, рожденные атмосферой войны, пойдут на спад.
Андрей в «Утре», Вадим в «Корневых» проходят именно этот, военный, этап. Они - аккумуляторы всечеловеческой культуры, и, спотыкаясь, падая, они смыкают ее с новой, только что рождающейся культурой - с революционным действием масс.
Августа Явича постоянно занимает, как в те годы создавался сплав всечеловеческих ценностей с революционно-народными. Это подспудная почва, на которой действуют главные герои его последних книг, причем с каждой новой книгой ратоборство героев все больше происходит на этой арене: в «Родионе» - больше, чем в «Утре», в «Корневых» - больше, чем в «Родионе».